Шло время, а картина не менялась, пока однажды земля не встала на дыбы, не задрожала в страшном приступе, и мертвое царство не пришло в движение: часть цистерн сорвались со своих пьедесталов и… Дальнейший хаос Мальгин разобрать был не в силах — скрежетал покалеченный металл, что-то шипело, испарялось, выплескивалось и смешивалось в диком, адском вареве. Когда туман рассеялся, юноша заметил ее — крохотную, распростертую на полу фигурку в величественном изумрудном сиянии.

«А ты романтик. — Ваня почувствовал, что Хозяйка улыбается, и была в этой незримой улыбке и горечь, и трогательная нежность. — Уметь разглядеть в луже токсинов изумруды… Девушки таких любят».

Бледное, покрытое какой-то прозрачной, бесцветной пленочкой лицо Анны виднелось теперь во всех подробностях. Она очень походила на Хозяйку, лишь волосы не отличались такой вызывающей пышностью и роскошью: как у всех в Метро, ее голову украшал короткий «ежик».

«Поймал, поймал — приукрасила себя немного. Но я же девочка, хоть и немного странная, мне простительно».

Она не была столь же вызывающе красива, как Света, но в каждой ее черточке чувствовалась сила, пусть скрытая и неявная, как у спящего хищника, кажущегося безобидным и расслабленным. Грациозная мощь. Сжатая пружина.

«Сомнительный, конечно, комплимент, но и на том спасибо».

На миг Ивану показалось, что плотно сомкнутые веки Анны дрогнули, но видение свалки исчезло, и он вновь оказался по эту сторону реальности.

— Когда я очнулась, — начала Хозяйка и тут же сбилась. — Короче, все изменилось. Она — сталкерша Анна, приемная дочь легендарного Павла Петровского по прозвищу Паша Цель, некогда возлюбленная не менее легендарного Игната Москвича, гвардеец и почетный гражданин станции Динамо, — навсегда осталась в саркофаге. Нетленная… а может, замаринованная, как уж честнее сказать, мне неведомо. Мое… ее тело до сих пор там. А я — здесь, и кто такая эта я, то известно одному небу.

Девушка задумалась.

— Иногда кажется, будто я газ или воздух. Или дух. Или пустота. Разумный океан на Солярисе, думающее нечто посреди свалки химических отходов. И не знаю, проклятье или благословение вернуло меня к жизни. Да и жизнь ли это вообще… Иногда, когда становится совсем плохо, обзываю себя Помоешной Владычицей, потому что обитаю, могу быть только там, где присутствует токсин с «моего» могильника. Даже не представляю, что там за газ такой. Он встречается в Метро, но очень редко и обычно там, где возникают большие проблемы с вентиляцией.

— Как в подземелье, где погибла Света? — прервал ее Иван.

— Да. Или как на Волгоградской… — Лицо Хозяйки сделалось почти прозрачным. — Я очень долго была одна. Меня никто не видел и не слышал. Вокруг только выжженная мертвая земля, но люди — самые смелые, упорные и отчаянные — стремились пройти сквозь Бажовскую, а я пыталась остановить, предупредить, спасти каждого из них, всех до одного! Но ты видел Костницу. Меня никто не услышал. Никто! Все умерли на моих глазах. Я чувствовала их страхи, воочию, в самых мельчайших подробностях, видела все кошмары, а помочь не смогла. Они все были глухи и слепы…

— Аня, успокойся, — испуганно попросил Ваня.

— Не смей называть меня так! — заорала в ответ взбешенная, уже не сдерживающаяся Хозяйка. — Это имя не принадлежит тебе! Слушай меня, ты все должен услышать, абсолютно все!.. Не живя, не имея тела, я мечтала умереть вместе с каждым приходящим сюда человеком, разделить его страх и боль и не существовать больше, не мучиться ощущением собственной пустоты. Но однажды на станции Волгоградская маленькая девочка показала в эту самую пустоту пальцем и громко закричала: «Там тетя! Сказочная тетя!» Ты понимаешь, крошечная, пятилетняя Катенька увидела, смогла увидеть. А потом и услышала. И мы разговаривали, много и обо всем подряд. Я пыталась выговориться за все годы одиночества с этой крошечкой, с самым лучшим на свете ребенком! Смерть не получила меня, я больше не хотела ее, не звала и не умоляла. Зато Катюша… она была обречена с самого начала, и мы обе знали об этом. Неизлечимая, очень мучительная болезнь, щедрый подарок нового мира. В тот роковой день я взорвалась, не выдержала наконец, и мою силу прорвало… Наверное, Катя и Аня умерли вместе. А Хозяйка обрела долгожданную мощь.

— Я не понимаю. — Голос Ивана звучал глухо.

— Я тоже… — Глаза девушки сузились, в них заплясали яростные огоньки. — Но в тот день, когда родилась Хозяйка, Волгоградская сошла с ума. Не могу вспомнить, а может, не хочу, но там произошло что-то ужасное.

— Станция запечатана сталкерами.

Хозяйка коротко кивнула:

— Что-то случилось с жителями, и виновата в этом я. Но упоение силой, властью — остановиться было невозможно. А потом все кончилось, и вернулось одиночество.

— Затем ты «встретила» меня?

— Не спеши. До «затем» прошли годы. Я кое-чему научилась. Например, управлять низшими мутантами, немного воздействовать на людей… правда, только пугать. Но и этого было достаточно, чтобы держать большинство любопытных подальше от Бажовской. Самым трусливым хватало стаи мутов, тем, кто понаглее, — наведенного кошмара. Я хоть как-то пыталась отмолить Волгоградскую и спасла немало жизней, поверь мне. Хотя самым лихим и безбашенным «зверята» и внушения нипочем… Твой друг, кстати, из таких.

К собственному величайшему стыду, о Живчике Иван вспомнил впервые:

— Что с ним?!

Вместо ответа Ване привиделся блуждающий во тьме товарищ. Совершенно не различая ничего вокруг, он куда-то упорно пробивался буквально на ощупь. Было отчетливо слышно, как захлебывается истеричным треском его счетчик Гейгера, как безостановочно матерится и подбадривает себя напуганный, усталый путник.

— Куда он идет? Там же «фон» безумный! Останови его!

Хозяйка отвернулась. Иван подскочил к ней вплотную и попытался схватить за плечи, но руки проходили сквозь ее ставшее прозрачным тело.

— Почему ты молчишь? Он же облучится! Аня, помоги! Помоги!

Она посмотрела на него широко раскрытыми пылающими яростью глазами и зло процедила сквозь зубы:

— Нравится тебе? Нравится вот так: все видеть, понимать, но быть не в силах хоть что-нибудь изменить? Я поделюсь своим могуществом — наслаждайся, любуйся, как умирает твой друг. А ведь он идет за тобой, хотя мог остаться в безопасном месте, мог отсидеться там, где я вас разделила. Но нет, он думает, что должен тебя защитить и спасти, сам не представляя, от чего или кого. И все равно идет, плюет на радиацию и идет. Скажи, Ваня, тебе нравится обладать такой силой?! Беспомощной, тщетной, напрасной?

Раздавленный, ничего не соображающий юноша лишь шептал, молил, заклинал:

— Анечка, милая, останови его! Анечка, пожалуйста, останови его!

Сухой, беспощадный ответ поверг его в отчаяние:

— Я — Хозяйка Медной Горы. Свободная, как ветер, могучая, как стихия. Я — Хозяйка Медной Горы. Бестелесная узница поганой, вонючей свалки, не властная над собой и собственной судьбой. Бессильная, как штиль. Бесполезная, как пустота. Всезнающее ничто. Я не могу ничего изменить, потому что он ничего не услышит и ничему не поверит.