Венцом деятельности Муравьёва стал Айгунский мирный договор с Китаем, заключённый уже в начале царствования Александра II, в 1858 году. Общая площадь территории, отошедшей по нему к России, составила более 750 тысяч квадратных километров, а вместе с фактически занятыми При-уссурийским краем и Сахалином — более одного миллиона квадратных километров. Эти бескрайние земли Муравьёв обозревает и сейчас — внушительный бронзовый памятник смотрит вдаль с высокого берега Амура в Хабаровске.

* * *

На общем неспокойном фоне в составе России благополучно и неспешно жила Финляндия, перешедшая от Швеции «в собственность и державное обладание империи Российской» в 1809 году после русско-шведской войны. Она входила в состав империи как автономное Великое княжество, которому Александр I сразу дал обещание «сохранить конституцию и коренные законы». Но не Александр, а Николай остался в финской народной поэзии. Уважение к царю выросло после того, как по его приказу в голодные 1832 и 1833 годы финским крестьянам выдавали денежные пособия, привозили хлеб с военных складов в Прибалтике, покупали рожь или раздавали деньги. Ещё раньше, в 1829 году, императорским указом были сняты все недоимки с малоимущих финских крестьян. «Николай Добрый столь возлюбил нас, что по своей чистой любви, по своему кроткому сердцу, послал нам много, много денег, нам, сынам Финляндии, для раздачи бедным; он хочет, чтобы люди здесь, на севере, и впредь могли жить в своих домах, чтобы казна и господа не брали у них имущества под секвестр; чтобы край наш никогда не опустел и дома наши не были распроданы…»[394] Николай писал тогда Паскевичу: «Как бы везде так хорошо думали, куцы бы нам легко было».

В те же годы был отстроен и открыт университет в Гельсингфорсе (вместо сгоревшего в 1827 году в Або), а наследник Александр Николаевич сделан его канцлером. Освящение университета в 1832 году стало национальным торжеством, с пушечным салютом и пиром с пышными тостами: «…финские музы могли вступить в свой прекрасный храм…»[395]

На протяжении почти всего николаевского царствования Финляндией управлял генерал-губернатор Александр Сергеевич Меншиков. «Управлял» он, находясь в Петербурге (и даже в Севастополе): число визитов потомка петровского «птенца» на вверенные ему земли можно сосчитать по пальцам одной руки. Финнам такое невмешательство было только на руку. Эпоха Николая считается эпохой пробуждения финского национального самосознания, «весной финляндской жизни»[396]. В 1835 году Элиас Лённрот впервые издал собранный им карело-финский эпос — «Калевалу», а в 1840-м отрывки из него напечатал петербургский «Современник».

В буйном 1848 году даже проевропейски настроенные финны признавали, что Финляндию можно сравнить с гранитным утёсом, о который разбиваются волны революционного шторма Европы[397].

В нелёгком 1854 году, когда шведский король Оскар вёл переговоры с Францией и Англией о вступлении Швеции в войну против России за плату в виде Финляндии, финский профессор Эммануэль Ильмони обратился непосредственно к шведскому общественному мнению. В письме своим шведским друзьям, письме, которое предназначено было стать достоянием гласности, профессор опровергал клевету о «величайших насилиях, производящихся в Финляндии русским правительством», вроде переселения целых округов вглубь империи и размещения на их месте солдатских семейств, грабежей населения войсками и т. п. «В близкой связи с приведёнными клеветами, — писал профессор, — находится другая, что Финляндия задыхается под страшной тиранией и, чтоб воссоединиться со Швецией, готова к общему восстанию. Это самое радикальное заблуждение, которое только можно себе представить. Я свято могу заверить, что Финляндия считает себя счастливою под русской властью, искренне верна и предана Государю и ни под каким видом не желает превращения в шведскую провинцию. Это довольство имеет своё естественное основание в последовательном росте благосостояния края в течение десятилетий, в спокойном и свободном отправлении религии, культа и законодательства по старому способу, в благодати продолжительного мира и твёрдой веры в благосклонность к краю Государя… Приведённое здесь мнение является общим у нас в высших общественных слоях, среди чиновников, духовенства и преподавателей»[398].

* * *

Течение дел кавказских, среднеазиатских, дальневосточных не переменило своего направления с воцарением Александра II. Разве что ускорилось. Свершения эпохи Великих реформ на окраинах империи (мир на Кавказе, продвижение в Среднюю Азию, установление границ с Китаем и оформление дальневосточных владений, возможно, и трагическое Польское восстание 1863 года) были результатом деятельности николаевских наместников и генерал-губернаторов, подобранных и поддержанных императором Николаем Павловичем. Император был сторонником принципа «двигаться не спеша, но уверенно», он верил, что царская династия обладает обеспеченным будущим, знал, что оставит трон Александру, у которого уже подрастают свои наследники, свои Николай и Александр. Это позволяло ему в критический момент «притормозить», «подморозить» Россию в горячие годы европейских революций. Вряд ли император предполагал, что последние годы его царствования получат название «мрачное семилетие»…

Александр I оставил Николаю нечто вроде «внешнеполитического завещания». Его главной заботой была безопасность Европы, в том числе и России, как её составляющей. Перед своей последней поездкой на юг в 1825-м император наставлял преемника: «В Европе повсюду революционное настроение умов. Оно проникло в Россию, хотя и притаилось. Мы должны при помощи Божественного Провидения усугубить свою бдительность и своё рвение. Государи ответственны перед Богом за сохранение порядка и благоустройства среди своих подданных. Тебе, любезный брат, предстоит довершить важное дело, начатое мной основанием Священного союза царей».

Николай трепетно относился ко всему, что считал завещанием старшего брата, и выполнял заветы Александра с особым старанием. Но при этом его личные черты и взгляды не могли не придавать своеобразия российской внешней политике. Не обладая дипломатическим даром Александра, не умея так тонко, как старший брат, вести политическую игру на европейской шахматной доске, Николай делал упор на военный авторитет России в Европе. «Прямодушие и честность — вот характеристика нашей политики» — Николай отметил эту фразу на полях учебного курса, приготовленного для чтения наследнику, и приписал своей рукой: «и нашей истинной силы» (etnotre veritable force).