– С тобой все в порядке? – спросила она все-таки.

– Почти...

– Что-то случилось?

– Сердце... У тебя валидол далеко?

– Найду, – Жанна поднялась, покопалась в своей сумочке, нашла что-то похрустывающее. – Перегрелся, наверно, – великодушно сказала она, не отрывая взгляда от телевизора.

– Да вроде и жары не было, – ответил Епихин первыми попавшимися словами. – Пройдет, не впервой...

– Опять кого-то хлопнули? – спросила Жанна, решив, что достаточно дала времени Епихину прийти в себя.

– Ты о чем? – спросил Епихин и в ее глазах окончательно себя выдал, показал, что передача о заказном убийстве его зацепила. И если он не хочет в этом признаться, значит, хорошо зацепила.

– Чисто сработали ребята, – продолжала Жанна, выколупывая таблетку из фольги. – Средь бела дня, без свидетелей... Даже их машину, оказывается, никто не видел.

– Так не бывает, – заметил Епихин. – Очевидцы всегда найдутся. Даже если им нечего сказать, даже если они ничего не видели... Найдутся.

– А смысл?

– На экране мелькнуть... Есть такая человеческая слабость – показаться в ящике, напомнить знакомым, что жив еще, что глаза еще видят, язык во рту ворочается...

– На «Скорой» увезли, – продолжала истязание Жанна. – Значит, жив остался.

– А всегда на «Скорой» увозят... Не будут же они на улице разбираться – дышит, не дышит...

– Но как быстро телеоператоры примчались... Подмосковье все-таки... Раньше милиции.

– Да какое это Подмосковье... Кольцевая дорога в одном километре.

– Смотри! Немчиновка! – воскликнула Жанна, увидев название на вокзальном здании. – Ты же в Немчиновке работаешь? Знакомые места, да?! – Ее восторженные, широко раскрытые глаза в упор смотрели на Епихина, и он, взглянув в эти глаза, понял – лукавит Жанна, играет, дразнится.

– Места знакомые, – негромко произнес он, снова повернувшись к экрану.

– А мужика этого не встречал?

– Не знаю... Видишь, он весь в кровище... Если умыть, может, и узнал бы...

– Слышал, что он сказал?! – перебила Жанна.

– Кто?

– Мент... Он сказал, что был контрольный выстрел в голову. Слышал?

– Он так сказал? – Епихин медленно, будто преодолевая сопротивление суставов, повернулся к Жанне.

– Да! – воскликнула она почти с восторгом. – Контрольный выстрел в голову!

– Так вот почему у него лицо в крови, – пробормотал Епихин. – А я все никак понять не мог... Разберутся, – вздохнул он как-то слишком уж тяжко, так не вздыхают, глядя на чужие беды, так вздыхают, когда беда коснулась тебя самого.

Жанна услышала этот вздох и сжалилась. В конце концов, она ведь тоже принимала участие в его проблемах – когда ему понадобился пистолет, именно она нашла давних своих знакомых, и те достали все, что было необходимо.

– А у нас в холодильнике водка есть, – сказала Жанна, вопросительно глядя на Епихина.

– Не возражаю, – сказал он как-то вяло, обессиленно.

– А после валидола можно?

– Нужно.

– С дыней пойдет?

– И без дыни тоже.

– Тебе в рюмочку?

– Что?! – заорал Епихин во весь голос, сбросив, наконец, с себя оцепенение. – Какую рюмочку?! Стаканы подавай! И не скупись, когда наливать будешь!

– Намечается праздник? – Обернувшись на ходу, Жанна испытующе посмотрела на Епихина.

– Да какой праздник, что ты несешь! День прошел, вечер настал, что-то в бутылке осталось... Разве это не повод? Море за окном плещется, рыбаки пытаются что-то поймать... Поймают – будет у нас ужин...

– А если не поймают?

– Не переживай, ужин будет в любом случае, – Епихин взял из рук Жанны стакан, наполовину наполненный водкой и, не сказав ни слова, не дожидаясь, когда Жанна подойдет со своим стаканом, выпил до дна, легко выпил, будто воду. Да так и остался сидеть со стаканом в руке, глядя в пустой экран телевизора.

Жанна молча выпила, не торопясь, разрезала маленькую дыньку, которую в этих местах называли колхозничкой, и, сложив ломти на тарелку, поставила перед Епихиным. Тот взял кусочек, откусил, но, похоже, даже не заметил этих своих невинных действий.

– Пойду прогуляюсь, – сказал он, поднимаясь с деревянного кресла. – Я ненадолго. К морю и обратно.

Жанна, не говоря ни слова, протянула ему мобильник.

– Вдруг пригодится, – сказала она.

Епихин посмотрел на нее долгим взглядом, взял телефон и сунул в нагрудный карман рубашки.

– Спасибо, – сказал, уже отвернувшись к двери.

– Ни пуха!

– Да ладно, – пробормотал Епихин, будто услышал что-то незначащее, ненужное, пустое.

Поселок этот назывался красиво и даже возвышенно – Алтагир. Что-то похожее на название звезды, название чего-то далекого и недоступно прекрасного. А на самом деле более глухого поселка на всем побережье Азовского моря, наверное, невозможно найти. На самом берегу стояли какие-то фанерные домики – остатки пионерского лагеря, от которого, кроме этих шалашей, осталась только высоченная мачта, бестолково устремленная в синее небо. Когда-то, в другие времена, при другой цивилизации, каждое утро счастливые дети в красных галстуках под звуки золотистых горнов поднимали красный флаг, и каждый вечер так же торжественно этот флаг спускали. У некоторых даже слезы в глазах стояли, точь-в-точь, как у олимпийской чемпионки Родниной во время исполнения государственного гимна Советского Союза.

Рядом простирались бесконечные черешневые сады – здесь и в самом деле произрастали, как говорят ботаники, десятки сортов черешен, и места эти справедливо называют черешневой столицей мира. Да, ребята, да, Мелитополь – столица мира. Черешневая.

А были вокруг еще сосновые рощи. О, какой густой сосновый дух стоял здесь в летнюю жару! Говорю об этом со знанием дела, поскольку довелось как-то побывать в этих местах недолго, правда, совсем недолго. Но, с другой стороны, если места приглянулись, сколько бы ты в них ни пробыл, всегда хочется сказать – недолго пришлось побродить в благословенных рощах, поваляться на горячих берегах, поплескаться в лиманных водах Азовского моря.

Когда Епихин, растревоженный увиденным на экране телевизора, вышел к морю, глазам его предстала привычная картина – все побережье было усеяно людьми, вымазанными с ног до головы прибрежной грязью. Да, и грязи здесь были целебными, и лечились приезжие от всех мыслимых и немыслимых болезней – от воспаления коленной чашечки до преждевременного облысения. И даже тот, у кого по молодости ничего в организме не болело, тоже вымазывался черной грязью и в этом состоянии держался гораздо дольше других, поскольку позволяло здоровье. Глядя со стороны на побережье, можно было подумать, что море выбросило на берег каких-то человекообразных чудищ, а может быть, эти чудища выбросились сами, потеряв в морских глубинах ориентацию в силу загрязненности моря и его экологической неустроенности.