Женя сказала:

– А мы ждали-ждали, да так почти половину бутылки и выпили.

Сестры, словно виноватые, со сдержанными улыбками переглянулись.

Я взял меню. И когда подошла официантка, спросил:

– Теперь-то, надеюсь, не откажетесь с нами выпить?

– Нет, что вы, мы не пьём, – почти в один голос возразили они.

– Тогда и мы не пьём, – заключил я и заказал дочери коктейль, а себе чёрный кофе.

Когда заиграла музыка, я сказал:

– Это хорошо, что вы не пьёте. Надеюсь, не курите тоже. Что поёте, мы уже знаем. А вот танцуете ли? Как, кстати, вас зовут? Мы до сих пор не познакомились.

Весёлая, прямо как в «Евгении Онегине», оказалась Олей, грустная Таней.

– Танюш, а пойдёмте танцевать?

И она, мило покраснев и переглянувшись с сестрой, поднялась.

И что меня дёрнуло пригласить её на танец? Не иначе – вино. Будь я трезвым, ни за что бы не пригласил. А стоило пригласить, столько вдруг нахлынуло, казалось бы, навсегда похороненных ощущений. Было такое впечатление, что впервые в жизни веду девушку на танец. Сто лет я ни с кем не танцевал и думал, уже никогда не буду, и надо такому случиться!

Приходилось видеть мне, когда между гастролей играли на свадьбах в ресторанах и кафе, как танцуют надоевшие друг другу люди, случалось наблюдать, как танцует только что познакомившаяся пара, но никогда ещё не видел такой откровенной застенчивости и волнения на лице на столько лет моложе меня девушки, да ещё такой красивой донской казачки. Такого волнения я не испытывал, казалось, тысячу лет. И кем только в эти минуты себя не чувствовал, и только совершенно не чувствовал своего возраста, а мне буквально месяц назад исполнилось сорок пять. Голова плыла, уши заложило, я был полон самых невозможных чувств и желаний и не мог вымолвить ни слова. Да и о чём, собственно, говорить? Помнится, во время танца мне ужасно хотелось пожать и даже поцеловать Тане руку, и не сделал этого только благодаря невероятному усилию над собой. И, слава Богу, что не сделал. Ещё не известно, как бы она к этому отнеслась. Могла бы и обидеться.

Когда окончился танец и под инквизиторским взглядом дочери мы вернулись на место, ко мне подошёл узнавший меня музыкант.

– Простите, – сказал он, – вы не тот самый Евдокимов?

– Тот самый, – кивнул я.

– Не желаете что-нибудь исполнить?

– Почему бы и нет?

И когда поднялся, уловил удивлённо-восхищённый Танин взгляд. Таким знакомым и так много сказавшим показался мне он.

Пригласивший меня музыкант объявил в микрофон, что у них в гостях «тот самый» Евдокимов, который… и так далее. За некоторыми столиками в нашу сторону с недоумением обернулись. Но когда я запел один из своих прежних хитов, послышались сначала робкие, а потом дружные рукоплескания, из чего я понял, что меня узнали по песне. Потом я спел ещё две и, поблагодарив ребят, вернулся за свой столик. Меня сразу же осадили пьяные поклонницы с просьбами расписаться на пачках сигарет, клочках бумаги, в развёрнутых записных книжках. Мне, конечно, было приятно, и только для виду я хмурился.

– Теперь и посидеть не дадут. Может, всё-таки поднимемся в номер?

На этот раз сёстры согласились без колебаний.

Я расплатился за заказ, и мы пошли на выход. И как-то само собой получилось, что Женя пошла впереди с Олей, а мы с Таней следом за ними.

– Хорошо поёте, – осторожно улыбнувшись, искоса глянула на меня Таня.

– Вы тоже. Кстати, не заглянуть ли – может, вывесили списки?

– А, правда, пошлите?

И мы потащились длиннющим коридором, который опоясывал гостиницу кольцом и даже выходил на улицу, соединяя прерванные здания остеклённым проездом с внешней на внутреннюю территорию.

Списки ещё не вывесили, и свет в ординаторской горел.

– Неужели всё заседают? – удивилась Женя.

– А что ты хочешь – столько народу выступало?

И мы направились к лифту.

В номере сёстры удобно расположились по обе стороны журнального столика в креслах, мы с Женей устроились на кровати напротив. Я налил всем вина, поднял стакан, сказал:

– За надежду.

– Которая умирает последней, – продолжила Женя.

– И рождает терпение, – добавил я.

– Которого всегда не хватает, – ехидно заключила дочь.

– Будем надеяться.

– Короче, замкнутый круг.

И Женя весело рассмеялась. Сёстры улыбнулись тоже – Оля открыто, обнажив ровные крепкие зубы, Таня едва ими блеснув. Все по глотку выпили, не опуская стаканы, потянулись к фруктам и шоколаду.

Разговор зашёл о моей концертной деятельности, и я стал охотно рассказывать, как пробивался на эстраду. Не только сёстры, но и сама Женя слушала рассказ с большим интересом. Особенно забавной показалась им история о моём первом концерте.

– Когда открыли занавес, и я увидел такое количество устремлённых на меня глаз, у меня даже поджилки задрожали. Ну всё, думаю, сейчас опозорюсь! И, главное, совершенно вылетело из головы, что будем петь. Ударник отсчитывает палочками счёт, а я лихорадочно соображаю, какая же это песня.

– И что? – поинтересовалась Женя.

– Не уронил честь мундира. Пару куплетов, правда, от волнения проглотил.

– Пару куплетов?

– Пару слов, разумеется.

Не знаю, сколько времени мы так просидели, помню только, что, когда кончилось вино, нас опять потянуло смотреть списки.

Но их так и не вывесили, и жюри ещё заседало.

– Вообще! – возмутилась дочь.

И мы, не сговариваясь, побрели по длинному коридору в сторону холла. В холле ещё находился народ, хотя час был уже поздний, где-то около двенадцати. Я предложил сухого вина, Женя согласилась, а сёстры на этот раз отказались.

– Тогда и мы не будем.

– Ну, почему, выпейте, – сказала Таня, посмотрев мне прямо в глаза.

Не совсем спокойно выдержав её взгляд, я возразил:

– Что-то не хочется без вас.

И тогда Женя, которую уже стало всё это раздражать, не терпящим возражения тоном заявила:

– Тогда бай-бай!

– Да, пожалуй, – согласились сестры, – тем более что завтра же на экскурсию рано вставать.

И мы направились к лифту. Кто бы знал, как не хотелось мне расставаться, но всё понимающая и желающая прекратить это дочь решительно направилась к лифту. При расставании мы ещё раз обменялись с Таней взглядами. Даже досадно стало на дочь. Но я проглотил досаду и, войдя в номер, тут же ушёл в душ.

Глядя на себя в зеркало, помнится, всё недоумевал: «И чем тут прельщаться?» А в уме все крутилась и крутилась картина неосуществившегося романа. Даже после принятого душа уснул не скоро. Мучился и глупостями, и от глупости. Но только опять же ночью понял: казачки определённо оживили или разбудили во мне что-то. На экскурсию они не поднялись. И я сначала пожалел об этом. Но потом, подвергнув всё анализу холодного рассудка, решил, что это к лучшему.