— Проклятущий ветер сдох, вот что случилось! — продолжал уже вставший и раздраженный Менедем. — Вообще ни ветерка!

— А… — Соклей скинул гиматий и тоже встал.

Обычно утром на борту судна он ходил голым, но теперь, из уважения к жене Полемея, не снял на ночь хитон.

Да, Менедем был прав: в воздухе не ощущалось ни единого дуновения.

— Боги, как плохо, — заметил Соклей. — Если мы пойдем только на веслах, нам будет трудно к закату добраться до Пароса.

— Как ни печально, но это правда, — согласился его двоюродный брат. — И даже если мы успеем вовремя, люди будут совершенно вымотаны и в ужасном настроении. И пусть меня склюют вороны, если я буду их в этом винить! Грести весь день — нелегкий способ заработать полторы драхмы.

— Знаю. — Соклей утешающим жестом положил руку на плечо Менедема. — Что ж, мой дорогой, нам дали это поручение потому, что наше судно способно идти против ветра или даже вовсе без него. Мы можем позволить гребцам покутить пару дней на Косе, когда туда попадем.

— Неплохое решение. — Менедем кивнул, потом озорно улыбнулся. — Вот и опять ты прав.

— Ладно, попытаюсь сделать так, чтобы этого больше не произошло, — сказал Соклей и подумал, что очень хорошо держался во время этой беседы.

Менедем имел удовольствие разбудить Диоклея, который встал медленнее обычного. Начальник гребцов, как и его капитан, сразу заметил, что наступил штиль.

— Людям придется порядком поработать сегодня, если погодка не изменится к лучшему. Значит, мы не можем позволить себе попусту тратить время, — заметил Диоклей и принялся трясти моряков.

Полемей и его телохранители тоже встали. Встала и жена Полемея — она была недовольна местом, доставшимся ей для ночевки, а заодно и тем, что проснулась на борту «Афродиты». Ячменные хлебцы, изюм и оливки на завтрак, похоже, пришлись ей не по вкусу, и она отпускала колкости по поводу имевшегося на акатосе вина.

— Работа предстоит тяжкая, — сказал Соклей. Солнце только что поднялось над горизонтом, а воздух уже был таким неподвижным, что Соклей заранее представлял, какая душегубка будет днем. — У нас хватит до Пароса воды и вина? У нас ведь теперь на борту пассажиры.

— На один день вполне хватит, — ответил Менедем.

Соклей кивнул: скорее всего, и вправду должно было хватить.

— Кроме того, если я наберу воды здесь, мы потеряем время, а у нас его сегодня в запасе не много.

Диоклей посадил на весла по восемь человек на каждом борту. По его приказу лопасти весел врезались в воду, и галера скользнула прочь из гавани Китноса, мимо южной оконечности острова, а потом на юго-восток — к Косу.

Находить путь в Кикладах было довольно легко: моряки редко теряли здесь из виду землю. Прямо к югу от Китноса лежал Сериф, а к востоку — Сирос. Крошечный островок между ними был хорошим ориентиром, чтобы взять курс на Парос, а вдалеке Соклей видел облака, нависающие над горой Марпесса, центральным пиком Пароса. Прошло немного времени, и в поле зрения показалась сама гора.

Море выглядело гладким, будто отполированный кусок паросского мрамора. Весла поднимались и опускались, поднимались и опускались. Диоклей время от времени менял гребцов, чтобы они могли немного отдохнуть. Жена Полемея развлекалась жалобами, а его телохранители бродили по судну, напоминая рыщущих в поисках добычи бездомных собак.

Соклей хорошо понимал, что они собираются чем-нибудь поживиться, и не мог не присматривать за ними. Правда, наемники не украдут слишком много — хотя бы потому, что им негде спрятать добычу, кроме как в уже битком набитых мешках с пожитками.

Но похоже, не все это понимали. Один из телохранителей — тот здоровяк, что дежурил в Халкиде перед дверью дома Полемея, — наклонился, заглянул под пустую банку и выпрямился, держа в руке большой кожаный мешок с черепом грифона. Соклей дернулся, будто его укололи булавкой.

— Положи на место! — взвыл он.

— И кто заставит меня это сделать? — вопросил охранник.

Его свободная рука легла на эфес меча.

Взойдя на борт судна, здоровяк не снял доспехов; его лицо под краем бронзового шлема искривилось в отвратительной улыбке. На Соклее была только шерстяная туника, из оружия у него имелся лишь нож на поясе. Униженный, он прикусил губу.

Менедем крикнул с кормы:

— Что ж, почтеннейший, если тебе так нужно содержимое мешка, почему бы тебе не посмотреть, что в нем такое?

— Я так и сделаю.

Македонец развязал ремешки, стягивавшие мешок. Череп грифона уставился на него пустыми глазницами, и на этот раз взвыл уже стражник, а не Соклей — от удивления и суеверного страха.

— Только попробуй уронить! — предупредил Соклей. Теперь он говорил уже не скулящим, а резким голосом. — Положи, откуда взял!

Слишком испуганный, чтобы ослушаться, стражник сделал, что было велено. Он, правда, не завязал мешок, но это могло подождать.

Едва череп грифона снова оказался под скамьей, воин спросил:

— Зачем вам нужна такая ужасная уродливая штука? Соклей улыбнулся самой зловещей из своих улыбок.

— До того как нам дали поручение привезти на Кос твоего господина, я собирался отвезти эту штуку в Фессалию, чтобы продать одной из тамошних колдуний.

Северо-восточная Эллада славилась своими колдуньями. Соклей не верил в колдовство — во всяком случае, не верил рациональной частью своего ума, — но, чтобы защитить драгоценный череп грифона, схватился за первое попавшееся оружие, оказавшееся под рукой.

И оружие это сработало. Большой, свирепый македонец побелел, как молоко. Его пальцы сложились в отвращающем беду знаке, и он сказал по-македонски что-то такое, чего Соклей не понял. Немного придя в себя, парень снова перешел на эллинское наречие, понятное Соклею:

— Надеюсь, тамошние колдуньи превратят тебя в паука, ты, широкозадый сын шлюхи!

Ухмыляясь, Соклей ответил:

— Я тоже люблю тебя, мой дорогой.

За ухмылкой он прятал внутреннюю борьбу, которую ни за что бы не показал. Если телохранитель как следует разозлится, он вытащит меч, и Соклей едва ли сможет защититься.

Но здоровяк содрогнулся и сделал еще один суеверный защитный жест, а потом повернулся и затопал к баку. Вскоре на корму явился Полемей.

— Говорят, у вас тут фессалийское колдовство? — спросил он.

Насколько он сам был суеверен? Соклей не смог определить это по его голосу, поэтому ответил просто:

— Верно, — и стал ждать, что произойдет дальше.

Полемей фыркнул, поднялся на ют и помочился в море. Потом вернулся на бак, где, казалось, вступил со своим телохранителем в соревнование по крику. К огорчению Соклея, орали они оба на македонском. Телохранитель не стеснялся высказывать все, что думает, размахивать руками перед лицом Полемея и стискивать их в кулаки. Полемей вел себя так же несдержанно.