Зинаида Серебрякова с детьми в Нескучном, сер. 1910-х гг.

Зинаида, верная памяти мужа, так больше никогда и не выйдет замуж, не влюбится, не позволит себе никаких увлечений. Она умела любить, но только однажды и на всю жизнь. У нее остались на руках четверо детей и престарелая мать, но больше не было ни прежней радости, ни любви. «…Для меня всегда казалось, – писала она подруге, – что быть любимой и быть влюблённой – это счастье, я была всегда, как в чаду, не замечая жизни вокруг, и была счастлива, хотя и тогда знала и печаль и слёзы… Так грустно сознавать, что жизнь уже позади, что время бежит, и ничего больше, кроме одиночества, старости и тоски впереди нет, а в душе еще столько нежности, чувства». Свои ощущения тех тяжелых дней Серебрякова выразила в одной из самых трагичных картин «Карточный домик», художественную метафору того печального времени: четверо одетых в траур детей строят из карт домик, хрупкий, как сама жизнь.

Осенью 1920 года Серебрякова смогла вернуться в Петроград: не без помощи Александра Бенуа ей не только предложили на выбор два места – работать в музее или Академии художеств, – но и обеспечили проезд для всей семьи. Однако Серебрякова предпочла самостоятельную работу: подневольная работа в музее ограничивала, как ей казалось, ее талант, а учить кого-нибудь, кроме своих детей, она не могла и не хотела. Она снова поселилась в доме Бенуа – но как он изменился! Книги и обстановку разграбили, прежний семейный дом уплотнили, разделив огромные апартаменты на множество мелких квартирок. Однако, по счастью, к Бенуа вселили актеров – и творческая атмосфера, которую так ценили гости дома, сохранилась. В гости к Зине заходили прежние друзья, братья, ценители и коллекционеры – их притягивала и ее увлеченность искусством, и тот непередаваемый уют, который она умела создать вокруг себя буквально из ничего, и ее собственная красота – как внешняя, так и внутренняя. «Я до сих пор не забуду, какое сильное впечатление на меня произвели её прекрасные лучистые глаза, – вспоминала сослуживица художницы Галина Тесленко. – Несмотря на большое горе… и непреодолимые трудности житейские – четверо детей и мать! – она выглядела значительно моложе своих лет, и её лицо поражало свежестью красок. Глубокая внутренняя жизнь, которой она жила, создавала такое внешнее обаяние, которому противиться не было никакой возможности».

Однако творчество Серебряковой не пришлось ко двору в постреволюционном Петрограде: всегда весьма критически относившаяся к своему творчеству, Зинаида не могла согласиться оформлять здания или демонстрации, как многие художники, не было ей близко и столь ценимое в то время «революционное» футуристическое искусство. Вместо этого она продолжает рисовать своих детей, пейзажи, автопортреты… Особенно часто она рисовала детей, которых обожала. «Меня поразила красота всех детей Зинаиды Евгеньевны, – писала Галина Тесленко. – Каждый в своем роде. Младшая, Катенька – остальные дети называли ее Котом – это фарфоровая хрупкая статуэтка с золотистыми волосами, нежным личиком восхитительной окраски. Вторая, Тата – старше Катеньки – поражала своими темными материнскими глазами, живыми, блестящими, радостными, жаждущими что-либо совершать вот сейчас, в данный момент. Она была шатенка и тоже с великолепными красками лица. Кате в это время было около семи лет, Тате примерно восемь. Первое впечатление потом полностью оправдалось. Тата оказалась живой, шаловливой девочкой, Катя была более тихой, спокойной. Сыновья Зинаиды Евгеньевны не были похожи один на другого: Женя блондин с голубыми глазами, с красивым профилем, а Шурик шатен с темными волосами, слишком нежный и ласковый для мальчика».

З. Серебрякова. Купальщица, 1911 г.

З. Серебрякова. Карточный домик, 1919 г.

Жили Серебряковы очень тяжело: заказов было мало, а оплачивались они плохо. Как писал один из ее друзей, «Коллекционеры задаром, за продукты и поношенные вещи обильно брали ее произведения». А Галина Тесленко вспоминала: «В материальном отношении Серебряковым жилось трудно, очень трудно. По-прежнему котлеты из картофельной шелухи были деликатесом на обед». Когда дочь Татьяна увлеклась балетом и даже смогла поступить в хореографическое училище, Зинаида разделила ее любовь к танцам – ей разрешили присутствовать за кулисами Мариинского театра в дни спектаклей, и она с увлечением рисовала балерин, сцены из спектаклей, бытовые зарисовки закулисной жизни.

Постепенно художественная жизнь бывшей столицы входила в прежнее русло: устраивались выставки и салоны, приезжие и местные коллекционеры покупали какие-то работы. В 1924 году в США прошла большая выставка работ советских художников – среди них выставлялась и Серебрякова. Две ее работы сразу же купили, и окрыленная этим успехом, Зинаида решилась поехать за границу – возможно, там она получит заказы, сможет заработать денег, которые будет присылать в Россию. Получив с помощью все того же Александра Бенуа необходимые документы, в сентябре 1924 года Зинаида, оставив детей матери, уехала во Францию.

«Мне было двенадцать лет, когда моя мать уезжала в Париж, – вспоминала много лет спустя Татьяна Серебрякова. – Пароход, шедший в Штетин, стоял на причале у моста Лейтенанта Шмидта. Мама уже была на борту… Я чуть не упала в воду, меня подхватили знакомые. Мама считала, что уезжает на время, но отчаяние мое было безгранично, я будто чувствовала, что надолго, на десятилетия расстаюсь с матерью…» Так и случилось: на родину Зинаида Серебрякова смогла вернуться лишь ненадолго, через три десятка лет.

Поначалу Серебряковой удалось получить в Париже заказ на крупное декоративное панно, однако потом дела пошли не так хорошо. Она много писала портреты и даже получила определенную известность, не приносящую, правда, почти никаких доходов. «Непрактична, делает много портретов даром за обещание рекламировать, но все, получая чудные вещи, ее забывают, и палец о палец не ударяют», – писал о ней Константин Сомов. Хотя по крови Зинаида была почти француженкой, она в Париже почти ни с кем из местных не общалась – стеснительная и замкнутая по натуре, она болезненно ощущала себя чужой во Франции. Ее круг общения составляли немногие эмигранты, знакомые ей еще по Петрограду, которых она встречала на выставках или у Александра Бенуа – он уехал из СССР в 1926 году, тоже намеревался когда-нибудь вернуться, но в конце концов так и остался за границей.

Зинаида Серебрякова, 1920-е гг.

От тоски по дому, по оставленным там детям Зинаиду спасали только путешествия, во время которых она много рисовала: сначала она объездила Бретань, затем посетила Швейцарию, а в 1928 году с помощью барона Броуэра, который очень ценил ее творчество, смогла съездить в Северную Африку. Путешествие в Марокко будто воскресило Серебрякову: в ее картины вернулось буйство красок, солнце, давно забытая радость жизни и легкость бытия. Многие из марокканских работ были позже выставлены – пресса отзывалась о них очень благожелательно, называя Серебрякову «мастером европейского значения», «одной из самых замечательных русских художниц эпохи», однако большого резонанса выставка не имела. В то время в моде было совсем другое искусство, и немногочисленные рецензии на рисунки Серебряковой потонули в лавине статей об абстракционизме, сюрреализме и прочих модернистских течениях в живописи. Ее картины казались устаревшими, несовременными, и постепенно сама художница начала чувствовать себя ненужной, устаревшей…