– 8 мая президент Чехословакии Бенеш передал советскому послу в Германии поступившие из немецких источников документы, доказывающие подготовку к военному путчу. Посол Потемкин сообщает о доверительном разговоре, во время которого французский премьер-министр Даладье рассказал о сговоре между вермахтом и Красной армией для изменения политики СССР.

10 мая и последующие дни стали пиковой точкой событий:

– Глава военной разведки в штабе Тухачевского командир дивизии А. Г. Орлов дал Н. К. Ляхтереву указание провести практическую подготовку к запланированным на 12 мая маневрам.

– Через день Тухачевский был ошарашен приказом, согласно которому он освобождался от влиятельной должности первого заместителя народного комиссара защиты, а вместо этого назначался на совершенно не подходящую для исполнения его планов должность командира военного округа Волги. Параллельно с этим Якир был снят с руководящего поста в Киевском военном округе (а также в Центральном Комитете Коммунистической партии Украины), а Шапошников был назначен начальником штаба.

Присутствовавший при этом командир Уральского военного округа командир корпуса Г. П. Софронов сообщил, что Тухачевский прокомментировал свое увольнение со всех государственных постов словами: «В этом замешан не столько Ворошилов, сколько Сталин».

Хотя Сталин принял Тухачевского 13 мая для разговора в связи с ускоренной подготовкой майских маневров, учитывая связанную с этим смертельную опасность, Сталин решил долго не ждать.

Мартиросян исходит из того, что было запланировано провести переворот 15 мая, в ходе маневров.

24 мая в Политбюро были изучены полученные к этому времени документы и принято постановление о заговоре в Красной армии, в котором говорилось о том, что заговорщики при сотрудничестве с немецким генеральным штабом и гестапо хотели свергнуть советское правительство и партию в ходе военного путча, чтобы построить военную диктатуру.

22 мая был арестован Тухачевский, 28-го – Якир и 29-го – Уборевич.

Если в те времена арест НКВД считался достаточным доказательством вины, то сейчас принято считать приговор доказательством невиновности. Даже мнение Черчилля об этих процессах было «исправлено»: он писал о контактах между советским посольством в Праге и правительством Германии, в ходе которых речь шла о «так называемом перевороте военнослужащих и гвардии коммунистов для свержения Сталина и установления нового режима с ориентацией на Германию». В подстрочном примечании утверждается, что «эта версия автора подтверждается не только документами». Именно в этом значении Юлия Кантор цитирует показания Корка, Примакова и Тухачевского (последнего – от 26, 27, 29, 30 мая 1937 и 9 и 10 июля), но ни словом не упоминает уникальное содержание и выдержки из протокола. Вместо этого была проведена графологическая экспертиза, путем которой было «доказано», что в собственноручных показаниях (очевидно, Тухачевского) можно заметить свидетельство «сильного волнения», «необычного состояния» и «казенный стиль» изложения. Конечно, автор на его месте была бы абсолютно спокойна и отточила бы стиль своих показаний.

Кроме того, существует целый ряд противоречивых заявлений, которые по-прежнему совершенно по-разному интерпретировались: Сергеев утверждает, что судьи особой коллегии были ознакомлены с подготовленными до слушания подделками, а Ю. Кантор на основании протоколов приходит к выводу, что нет никаких следов этих документов. Карпов описывает предполагаемое приобретение этого «источника» во всех подробностях. Мартиросян считает возможным доказать, что подделанные Шелленбергом и Науйоксом под руководством Гейдриха документы в реальности получены из совершенно другого источника: Гитлер не знал ни о перевороте Тухачевского, ни о договоренностях с немецким высшим офицерством. Скорее, эти «документы» были «британской подделкой», целью которой было спровоцировать гитлеровскую Германию в начале 1938 года начать обещавшую успех войну с Советским Союзом…

И, наконец, есть одна деталь: во время ареста Тухачевский под заголовком «План поражения» собрал подробную документацию, в которой он взвешивал не только различные варианты ожидаемого нападения вермахта, находящиеся в распоряжении силы и собственные потребности, но и их последствия. Это также относится к оперативным инструкциям Уборевича, результатами которых стали значительные территориальные потери в Беларуси и Украине и которые таили в себе опасность отделения Белорусского фронта.

В этом документе можно найти высказывания относительно стратегических военных игр в 1936 году: «Учитывая директиву Троцкого о подготовке поражения того фронта, где будут действовать немцы, а также указание генерала Рундштедта, что подготовку поражения надо организовать на Украинском фронте, я предложил Якиру облегчить немцам задачу путем диверсионно-вредительской сдачи Летичевского укрепленного района, комендантом которого был участник заговора Саблин».

Ни эти подробности, ни указания на акты саботажа ведущих военных сил на Дальнем Востоке СССР (здесь упоминаются Гамарник, Путна, Горбачев и Лапин) в этом вопросе не обсуждаются. Баландина и Миронова это наводит на гораздо более далеко идущие соображения: если Тухачевский, как всегда утверждается разными авторами, ни физически, ни умственно не был в состоянии противостоять следственным органам, как он был тогда в состоянии под заголовком «План поражения» разработать 40 страниц подробного анализа возможных вариантов нападения с немецкой стороны, на которых он, совещаясь с Якиром и Уборевичем, описал меры для «облегчения работы немцев» в деталях? И почему присутствующие в этом документе высказывания и содержащееся в них признание никогда не упоминаются, когда ставится вопрос об ответственности и вине этого человека?

Юрий Жуков старается найти разумный и трезвый ответ на вопрос, на самом ли деле имелись объективные условия или, по крайней мере, теоретическая возможность подготовки заговора против Сталина. Учитывая не проясненный до сегодняшнего момента и не нашедший ответа вопрос, результат его исследований оправдывает подробную цитату:

«Ответ на этот вопрос может быть только положительным. Ведь, отвергнув саму принципиальную возможность заговора как радикальной формы противостояния внутри ВКП(б), следует тем самым исключить хорошо известные факты – весьма сильные оппозиционные настроения, не раз перераставшие в открытые конфликты, разногласия, порожденные слишком многим. Во внутренней политике – провалом первой пятилетки, связанным с ним неизбежным поиском виновных, поиском выхода из кризисной ситуации. Во внешней – уже не вызывающая сомнения полная смена курса, которым с 1917 г. следовала партия, Коминтерн и СССР как государство. Помимо этого, часть наиболее сознательных, убежденных и вместе с тем самых активных коммунистов, особенно участников революции и гражданской войны, сохранили собственное мнение по возникшим проблемам, не желая ни принимать новый курс Сталина, ни становиться откровенными конформистами. Они продолжали ориентироваться только на мировую революцию, сохранение незыблемости классовых основ Республики Советов, диктатуры пролетариата, не желали отказываться от того, что являлось смыслом их жизни.