Тигренок невольно потер то самое место — видать, месту уже приходилось страдать от тяжелой лапы мамы-тигрицы.

— Хадамаха, а чем Белый тигр такой особенный? — спросил Хакмар.

— Ты откуда взялся такой дикий, что не знаешь? — влез тигренок. — Мы, Белые, священные тигры. На самом деле мы даже вовсе не тигры, а родившиеся на земле небожители-аи!

— Здоровенные они вырастают, вот и вся святость, — хладнокровно вмешался Хадамаха. — В драке злые — не загрызут, так массой задавят. Ну и масть редкостная, не без того.

Тигренок насупился.

— Так что байке про тигров из Верхнего мира многие верят, без шибко большой нужды к ним не лезут — думаешь, он чего такой отважный, без мамки по тайге шастать? — Хадамаха насмешливо поглядел на смутившегося тигренка. — А вот братья Биату не побоялись… небожителя за хвост ухватить. И напали-то как раз, когда Братец мой поблизости ошивался.

— Не знали они, однако? — предположил Донгар.

— Как же! — рыкнул Хадамаха. — Медведь медведя чует загодя! Отец говорит, хотели его из вожаков скинуть, а Мапа с Амба стравить. И чего? Ну сцепились бы два племени…

— Наши бы ваших побили! — запальчиво объявил тигренок.

— А ведь у нас тоже многие так думают. С молодым вожаком вроде старшего Биату могли и впрямь на тигров попереть — ну и полегли бы оба племени, разве детишки уцелели.

— А чего сами братья Биату говорят? — спросил Донгар.

— Ничего не знают, ничего не понимают — мечтали о подвигах и славе, делали что старший велел. — Хадамаха поморщился. — Он одежу добыл, оружие принес, он же и засаду на тигренка устроил.

— А если их по-другому поспрашивать? С Огоньком? — с кровожадной деловитостью предложила Аякчан.

— Не по закону, — буркнул Хадамаха.

— Зато по уму, — отрезала девушка.

Все-таки у жриц своеобразное представление об уме. Хадамаха вздохнул облегченно — из кустов вывалился некрупный молодой медведь и, шумно дыша, уселся поперек тропы. Порычал-пофыркал, Хадамаха кивнул в ответ, медведь, явно довольный, потрусил к стойбищу Мапа.

— Это чего было? — насторожился Хакмар.

— А-а… еще один внучок дедули Отсу. Они с дедом не ладят. Удивительно разумный молодой медведь растет! — похвалил Хадамаха.

— Мы тебя не о тлетворном влиянии деда Отсу на молодых медведей спрашиваем! — разозлилась Аякчан.

— По следу старшего Биату я его посылал! — буркнул Хадамаха — его подозрения подтверждались, это и радовало, и пугало. — В селение Биату пошел, к людям.

— Так в селении ж медведей терпеть не могут! — удивился Хакмар.

— К Канде он пошел, однако. К нему разные гости ходили, — разлепил губы Донгар. — Я не всех видел — пока Кандовых духов-тёс себе служить не заставил. А и потом — будто слеп я. Знаю, пришел к нему кто-то, а кто таков — увидать не могу.

— Погоди… Канда — белый шаман! Дневной! Как он мог Ночью тебя, черного, ослепить?

— А и не знаю я! — въедливо сообщил Донгар. — Белый он, то точно, а только непростой.

— Да чего там сложного! — равнодушно бросил Хакмар. — Сидит в своем ледяном доме, как паук в углу пещеры, и сеть плетет. Кого обобрать, кого ограбить, кого стравить, чтобы все богатства под себя подгрести, пока здешние племена между собой рубятся.

Хакмар помянул ограбления — Аякчан нервно обхватила себя руками за плечи. Наверняка подумала о сожженных охранниках обоза.

— Чтобы храмовая сестра по указке какого-то местного шамана жгла людей? — недоуменно пробормотала она. — Ну жгла еще ладно… Но по указке?

Здешняя храмовая сестра такая старая, что людей уже от пней небось не отличает, а шамана Канду — от лично Ее Снежности вместе со всем жреческим советом. Пока что все указывало на Канду. Кроме одного, пожалуй. Кто натравил на них дяргулей? За ошейником дяргуля торчал лоскут от рубахи Аякчан. И как его добыли, он тоже догадывался — и снова все указывало на Канду! Только одно заставляло сомневаться — твари Красного огня не по силам обыкновенному Дневному шаману!

— Хадамаха, а может, нам вернуться в тот городишко? — вдруг хищно промурлыкала Аякчан, неприятно напомнив девчонок-Амба. — Немножко Голубого пламени на крышу ледяного дома — и больше никаких похищенных тигрят, смены власти у медведей и завышенных цен на металл!

— А ежели продолжатся похищения и смены власти? Если на самом деле не Канда за этим стоит? — буркнул Хадамаха. Не говоря уж, что в доме, кроме Канды, люди есть. Про дочку шамана Хадамаха напоминать не стал. Подозревал, что для Аякчан дочка — еще один повод превратить ледяной дом в котелок супа!

— Продолжатся — будем точно знать, что это не Канда! — серьезно объявила Аякчан.

Методы Храмового расследования во всей красе: варить подозреваемых в кипятке, пока не найдется настоящий виновник.

— Давай сперва тигренка домой отведем и с Золотой переговорим, — мягко предложил Хадамаха.

— Ага, давайте меня отведем! Близко совсем, — по-кошачьи жмурясь, проурчал тигренок. — Мамой пахнет!

— Это ты просто соскучился, друг! — улыбнулась Аякчан. — Вот тебе и кажется.

Хадамаха замер. Он знал, что сейчас на него неприятно смотреть: лицо, оставаясь человеческим, вытянулось, приобретая сходство с медвежьей мордой, а нос, тоже пока еще человеческий, ходит ходуном, загребая запахи ноздрями, точно двумя ложками!

— Ничего ему не кажется! — рыкнул он. — А я еще думаю — как это тигрица до сих пор не проведала, где ее мелкий! А оно вот что… — И Хадамаха рванул сквозь подлесок, будто сам был каменным мячом, запущенным сильной рукой.

Кроны деревьев бурлили, как река на перекатах. Прошлодневные иголки сыпались вниз, качались ветки, точно в урагане. Плескались крылья, и жуткий клекот перекрывал бешеный рык, вопли боли и завывания неутоленной ярости. Бой кипел на земле, у корней деревьев, в ветвях и в воздухе тоже! Птицы, снежно-белые и угольно-черные, огромные, какими не бывают даже самые крупные орлы, с клекотом пикировали, атакуя мечущихся между стволов тигров. Удар! Птичьи когти сомкнулись на холке тигра, вспарывая желто-черную шкуру. Прыжок! Тигр изогнулся винтом, оставляя клочья кровавого мяса на когтях противника. Клацнули челюсти, смыкаясь на жилистой птичьей лапе. Птица заорала, долбанула клювом тигру по черепу — таким ударом можно расколоть камень! Яростно рычащий тигр не разомкнул зубов.

Клекот! Выставив когти, другая птица ринулась в атаку. Ревущая от злобы тигрица выметнулась сбоку, сшибла, противники покатились по земле, беспомощно полоскались изломанные крылья. Удар лапой! Черные, точно лакированные, перья, и клочья окровавленной рыжей шерсти, и алые брызги крови развернулись в воздухе, как фазаний хвост! Неистово молотя изодранными крыльями, еще одна птица рвалась вверх — прочь, прочь! Бурые потеки крови пятнали ее голубовато-белые перья, кровь текла по разбитому клюву. Мелькая меж ветвей, оранжевой молнией тигр несся вверх по дереву, во что бы то ни стало стараясь не упустить, догнать, добить… У корней дерева корчился другой тигр, и его изломанные ребера торчали сквозь разорванную шкуру. Клубки из сцепившихся бойцов перекатывались через него, не слыша и не замечая его дикий вой.