Уютно свернувшись на своем меховом одеяле, ведьма расчесывала длинные рыжие волосы. Ее обнаженное тело чуть светилось в полутьме. Источник света в подполе был только один: свеча, которую принес сверху Гензель. Но казалось — тело Катрины само излучает свет.

— Я пойму даже восточные закорючки?

— Ты поймешь все. Если по-настоящему захочешь и отдашься этому всей душой.

— Не думал, что моя душа еще со мной…

— Конечно, с тобой. Он получит ее только после твоей смерти. Но и тогда есть надежда на спасение.

— И это мне говоришь ты? Ты?! Ты веришь в спасение?

— Я не верю. Я знаю… Не будем об этом спорить. Когда-нибудь ты и сам поймешь. Это сейчас не столь важно, — она завернулась в одеяло так плотно, что только лицо выглядывало из меха. — Близится рассвет. Я чувствую. С первым лучом солнца я умру. И вернусь к жизни только после захода. Ты должен заранее подняться и закрыть вход сюда. Дверца прилажена очень плотно, ни один луч не пробьется. Но открывать в течение дня ее нельзя. Солнечный свет для меня — смерть. Настоящая смерть. Гретель тебя покормит. Я принесла с охоты двух зайцев, она чудесно готовит зайчатину с лесными травами. Правда, у нас нет соли. Но я смогу достать, если ты любишь соль. С хлебом у нас тоже сложности. Иногда мне удается раздобыть несколько краюх… Но не часто. Обычно Гретель ест то, что дает лес.

— А ты?

— Я не ем. Я пью кровь. Я охочусь на людей возле большого лесного тракта. Иногда у них есть с собой еда — хлеб, соль, вино во фляге, колбаса. Я приношу это твоей сестре. Все, иди. Постарайся поспать днем. Ночью мы будем учиться.

Гензель склонился над ней и прижался губами к ее холодным губам.

Потом поднялся наверх и плотно прикрыл дверь в подпол.

Гретель ждала его. На столе стоял горшок с дивно благоухающим варевом. Рядом лежала ложка.

— У нас только одна ложка, — извиняющимся тоном сказала Гретель. — Мы будем есть по очереди.

— Хорошо. Спасибо, — Гензель взялся за ложку и принялся есть. — Очень вкусно. Ты замечательно готовишь, — добавил он через некоторое время, хотя из-за волнения совершенно не чувствовал вкуса. — Совсем как мама…

Гретель просияла.

— Нет, ну что ты. Как мама, никто не может. Да здесь и невозможно. И не из чего. Печурка-то маленькая, Катрина ее сама сложила, когда привела меня, и оказалось, что меня надо чем-то кормить. Она сама так давно не ела, что подзабыла об этой дурацкой слабости смертных! — Гретель хихикнула. — А помнишь, какие у мамы были яблочные пироги?

Гензель почувствовал, что к глазам у него подступают слезы. Он и забыл уже, как это — когда хочется плакать…

Кивнув, он принялся есть быстрее.

Сейчас он понял, что просил у демонов не то, что нужно ему на самом деле.

Ему нужна не месть.

Ему нужна его семья — рядом. Чтобы все вернулось.

Сегодня первую половину ночи у покоев Князя дежурил Мишель. Сдал пост после полуночи и решил заглянуть к Нине. Поскребся в дверь ногтем: очень ему нравилось вести себя изящно, как в Версале.

Девушка открыла мгновенно. Даже с учетом скорости перемещения вампира это было… уж слишком мгновенно.

— Ты что, стояла под дверью? — удивился Мишель. — Кого-то ждешь?

— Нет. Я металась по комнате, — угрюмо ответила Нина. — Я заламывала руки и оглашала пространство стенаниями.

— Я не слышал…

— Значит, мне удалось стенать про себя.

— Что-то еще случилось?

— Да, случилось плохое: случилось то, что я ничего не могу найти. И ничего не происходит. Те две архивные книги с записями о прибывших и убывших — пустышка. Теперь я в этом уверена. Никто из указанных там вампиров не замешан в этих делах. Всех проверили. Кто не погиб и не эмигрировал — те, по всему выходит, не могут быть виновны…

— Проверили, — хмыкнул Мишель, усаживаясь на край стола, заваленного книгами и бумагами. — А как по учетным книгам проверить, был или не был вампир заинтересован в убийстве другого вампира? Душу читать может только Мастер. Неужели нашли Мастера каждого из них?

— Убийство совершил колдун. А среди упомянутых в архивных книгах нет не то что колдуна — нет вообще никого, кто интересовался бы колдовством. Ты же сам знаешь: их вообще в нашем сообществе немного — тех, кто практикует магию в широком смысле. Нам обычно хватает собственных магических способностей, и вампиры стараются развивать только то, что дано от природы. То, что у нас внутри. А это была, можно сказать, магия внешняя. Магия для тех, у кого нет своей.

— Интересно. А ты, и правда, умная. Я под таким углом как-то не думал…

Нина отмахнулась от комплимента:

— Уже в январе, когда я нашла тот букетик, стало ясно про колдуна. Просто я была уверена, что архивные книги украли не случайно. Что там есть сведения, которые наведут на след. Столько времени потратила, чтобы восстановить по другим документам, кто упоминался в тех книгах, и все напрасно… А спросить у архивариусов не решилась. Я их всех подозревала.

— Уже не подозреваешь?

— He-а. Колдунов среди них нет… В общем, убийца своего добился: отвлек внимание на дурацкие архивные книги. «Ложный след» это называется. А настоящим следом наверняка были книги о магии… Но вот тут тупик. Я нашла дубликат только одной из похищенных. В Лионе. Попросила Князя, а он обратился к Принцу Лиона, в общем — сейчас книгу копируют и частями пересылают мне, да будет благословен Интернет. Получила уже две трети. Но пока не понимаю, какое отношение эта книга имеет к Модесту Андреевичу и вообще к Москве, к России.

— А сколько сейчас в Москве колдунов среди вампиров? Четверо?

— Да. Принц Филипп Орлеанский, Марфа Лаут, Ян Гданьский и Марьяна Сваровская.

— Ты бы на кого поставила? Кого бы заподозрила?

Нина пожала плечами.

— Всех. И никого. Не представляю, зачем кому-то из них убивать Модеста Андреевича…

— Мы же выяснили: из-за мандрагоры и книг!

— Я не понимаю, почему нельзя было попросить эти книги и мандрагору! Никому из них Модест Андреевич не отказал бы! Что такого-то? Ведь каждого новоприбывшего проверяют. Марфа и Марьяна — они вообще здешние, вся информация о том, что они делали с момента обращения, существует, зафиксирована. Филипп и Ян — иностранцы, более темные лошадки. Особенно Филипп…

— Ну, как раз о его гнусностях известно не только в Москве, но во всем мире. А теперь еще и в Петербурге. Что он там натворил — понятия не имею, но…

— Вот именно: «но». Я вообще не понимаю, как наш Князь его принял. Кстати, Модест Андреевич его ненавидел. Он вообще ненавидел… таких. Может, это Филипп, а? Он и его этот… этот…

— Любовник. Шевалье де Лоррен.