Председателю Совета Министров СССР Сталину Иосифу Виссарионовичу (от) заключенного

Васенцович Владислава Константиновича, содержащегося: Коми АССР, Кожвинский район, поселок Абезь, почтовый ящик № 388/16/Г

ХОДАТАЙСТВО О ПЕРЕСМОТРЕ ДЕЛА В декабре 1950 г. мне было объявлено, что Управлением Усть-Вымлага 21 ноября 1950 г. мое ходатайство было направлено в Совет Министров СССР. Я не получил какого-либо извещения о решении по упомянутому ходатайству, поэтому, обращаясь вторично, я прошу известить меня об окончательном решении по моему делу. В июле 1941 г. Военной коллегией Верховного суда СССР по ст. 58 п. 1 «б» и 11 УК РСФСР (в оригинале сказано — СССР. — Н.Ч.) я был приговорен к 15 годам лишения свободы с содержанием в исправительнотрудовых лагерях с поражением в правах на 5 лет. С зачетом предварительного заключения с 1938 года я отбыл более 12 лет определенного приговором срока. Последняя должность, на которой я работал в 1937—1938 гг. — начальник штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Поскольку в моем ходатайстве, посланном в Совет Министров СССР 21 ноября 1950 г., я подробно изложил свои признания и имеющие значение обстоятельства деятельности, а также биографические данные, я, рассчитывая на возможность рассмотрения обоих ходатайств в совокупности, ограничиваюсь изложения материала, дополняющего упомянутый документ.

Я признавал и признаю себя виновным в неумышленном пособничестве вражеской деятельности Блюхера, б(ывшего) командующего ОКДВА, а также в антисоветском поведении на следствии в 1938 г. Я не привожу причин, объясняющих это позорное поведение потому, что считаю неуместным подобие какого-либо оправдания. Тринадцатый год безропотно я переношу определенное приговором наказание и не считаю себя безвинно наказанным человеком.

Являются ли совершенные мною преступления логическим завершением моей предшествующей деятельности, имеют ли какие-либо корни в моей жизни? Никакой связи, никаких корней и никакого подтверждения в моей последующей жизни (прошло уже 13 лет) они не имеют. Происхождением из трудовой семьи, личным трудом с 15 лет, влиянием рабочей среды в Орехово-Зуеве, знанием отрицательных сторон капиталистического общества старой России я был подготовлен к тому, чтобы пойти с большевиками в 1917 г. С ноября 1917 г. я служил только Советской власти. В 1919 г. я добровольно отправился на фронт против Колчака, всю гражданскую войну был на фронте, только в полках 21-й, а потом 10-й дивизий, участвовал в разгроме Юденича и Колчака, в войне с белополяками, ликвидации антоновского восстания и белофинской авантюры в Карелии. Воевал честно, с ненавистью к врагам советского народа, не имея каких-либо карьеристских побуждений. Считал своим долгом до последнего выстрела быть на фронте и этот долг выполнил. Приобретя боевой опыт, я постоянно ощущал недостаток военных знаний. Для приобретения их я пошел в Военную академию имени М.В. Фрунзе. Я с благодарностью вспоминаю добрые советы учиться военному делу Толбухина Ф.И., Цветаева В.Д., с которыми вместе работал в 56-й дивизии, и Шапошникова Б.М., который направлял меня в академию от Ленинградского военного округа. В академии я занимался много и настойчиво, работал вместе с Н.Ф. Ватутиным в одной учебной группе. С 1930 г. и по 1938 г. я работал в войсках Дальневосточной армии. Семь с половиной лет я был в одной 40-й дивизии (командиром полка, начальником штаба и командиром дивизии).

Должен ли я в чем-либо признавать себя виновным? Нет. Работа была моя честная и плодотворная. Я не был формалистом и консерватором в боевой подготовке и не испытывал робости, проводя такие ответственные учения, как форсирование полком и дивизией р. Енисей (полтора километра ширины и 11 км в час течение), р. Зея (800 м), двухстороннее учение полка с боевой стрельбой пулеметов и артиллерии. Культура огневого дела и результаты стрельб были высокие. В личной стрельбе достигал рекордных результатов («Красная Звезда», осень 1931 г.). В течение трех с половиной лет нес ответственность за неприкосновенность государственной границы на протяжении около 200 км (Северная Корея—Маньчжурия). Провокации японцев частями 40-й дивизии отбивались со значительными для японцев потерями (25.3.36 г. и IX—36 г.). Весной 1937 г. 40-я стр(елковая) дивизия, как одна из передовых в ОКДВА, была удостоена высокой чести: ей было присвоено имя Орджоникидзе. В 1937 г. я, командуя 18-м корпусом, начал выправлять серьезные недочеты 69-й дивизии и Благовещенского укрепленного района. Опыт командования 40-й дивизией в обстановке постоянных угроз японских провокаций приучил меня к тому, чтобы не вообще обеспечивать требуемые приказами достижения боевой подготовки, а гарантировать подготовленное заранее вступление войск в бой. Эти требования я проводил в 18-м корпусе, эту линию я стал проводить и в штабе армии, начальником которого по настойчивому желанию Блюхера я стал с октября 1937 г. Но если до сих пор я не встречал препятствий в работе, которые не смог бы преодолеть, если до сих пор для меня не существовало неясного и непонятного, то с момента прихода в штаб армии я перестал понимать многое в окружающей меня обстановке. Этот период мною освещен в моих показаниях на следствии в 1941 г. (и ранее в 1938 г.) и в моем ходатайстве, посланном в Совет Министров 21.XI. 1950 г. Весь позор за период своей совместной деятельности с Блюхером и за свое поведение на следствии в 1938 г. я переживаю до сих пор и считаю заслуженным то наказание, которое отбываю тринадцатый год.

Я считаю необходимым уточнить некоторые биографические данные: дворянство моих предков фактически закончилось в 1877 г. со смертью деда, который был уже только личным дворянином. Отец мой и я родились не дворянами, никакими дворянскими привилегиями не пользовались и связей с дворянскими обществами не имели. Отец был железнодорожный служащий (ст. рабочий, мастер, конторщик), я до 1917 г. около трех лет работал конторщиком на железной дороге, дед по матери — рабочий, строил первую в России железную дорогу (Николаевскую, около 100 лет тому назад). С 15 лет я вынужден был начать работать ввиду материальных недостатков отца. Поляком я признать себя не могу, так как считаю, что недостаточно одного факта, что мой дед по отцу был поляк, от него осталась только одна фамилия, а имя (Владислав) отец мне дал из подхалимажа перед своим начальником (инженер Владислав Тарновский). Материнская линия — вся русская. Отец и я родились в России, ничего общего с поляками не имели. Я научился любить все народы, но меньше других я люблю поляков. У меня есть Родина — СССР, по своему рождению, жизни, культуре — я русский. Я не хочу и не могу отказываться от своей Родины. Я отбыл два с половиной года тюремного заключения и около десяти лет работы в лагерях. Семь лет я работал на общих физических работах рабочим и бригадиром лесоэксплуатационных работ, рабочим и бригадиром сельскохозяйственных работ в овощеводческом совхозе и два с половиной года экономистом, нормировщиком и секретарем производственной части. Работал и на морозе до минус 55 градусов и в условиях высокой температуры до плюс 100 градусов (дезокамера). Ходил и босой по снегу, бывал и голый на леденящем ветру. Бывал и в таких положениях, когда оставалось только закрыть глаза, чтобы превратиться в труп. Перенес я многие жизненные испытания благодаря физической закаленности организма, но во многом мне помогала и никогда меня не оставляла моральная сила. И если физическая оболочка износилась, то моральная сила выросла и окрепла настолько, что для меня является очевидным и несомненным, что ее хватит до конца жизненного пути. Я счастлив в том отношении, что знаю этот источник могучей моральной силы и не расстаюсь с ним. Чем хуже условия и тяжелее испытания, тем сильнее я ощущаю животворную силу этого источника.