– Что же, ничего нельзя сделать?

Доктора, как по команде, заговорили разом. Кирилл Петрович понимающе покивал и вышел из спальни.

Он заперся в кабинете, отключил телефон и не откликался на умоляющие призывы Даши.

* * *

Едва переступив порог, Полина почувствовала неладное. Мама часто болела, иногда подолгу, к чему домашние постепенно привыкли, как к неизбежному. Сейчас все было по-другому: в доме висела гнетущая тишина; лечащий врач Чистов прошел мимо, стыдливо пряча глаза; сразу постаревшая Даша, увидев свою барышню, беззвучно заплакала и бросилась ей на шею.

Полина не узнала матери. На высокой подушке лежала восковой бледности женщина, с лихорадочным румянцем на впалых щеках. Сквозь сухие, потрескавшиеся губы вырывалось тяжелое прерывистое дыхание; вокруг глаз залегли черные тени. Полина взяла в ладони податливую руку Анастасии Леонидовны и прижала к груди. Она не могла плакать, только смотрела на ее изменившееся лицо и шепотом умоляюще звала маму.

Она не помнила, сколько просидела у постели Анастасии Леонидовны. Серые сумерки прокрались сквозь опущенные гардины, окутали мать и дочь мягким усыпляющим одеялом. Кто-то вошел в комнату и зажег ночник у изголовья кровати. Полина встрепенулась и увидела Чистова. В глазах доктора она прочла подтверждение своих страшных догадок, которые еще секунду назад с негодованием отметала прочь.

– Нет! – отшатнулась Полина. – Несправедливо…

– На все воля Божья, – грустно улыбнулся Чистов.

Эта кощунственная, как показалось Полине, совсем неуместная улыбка почему-то окончательно убедила ее, раздавила, будто огромный мельничный жернов. Полина сникла, утерла так некстати потекшие слезы и, по-девчачьи жалко шмыгнув носом, спросила:

– Скоро?

– День-другой, – пожал плечами Чистов.

Было в этом движении его плеч что-то профессиональное, докторское, безапелляционное. «Для него исход ясен и неизбежен». Полина посмотрела на маму, ласково погладила по голове, поправила подушку и осторожно положила ее руку на одеяло.

* * *

Странное, ни на что не похожее чувство охватило Полину – она впала в состояние оцепенелого ожидания. Забыв об отдыхе и пище, Полина старалась удержать то ускользающее, как теперь ей представлялось, безмятежно счастливое прошлое. Она ждала чуда и молила о нем. Полине нестерпимо хотелось вернуться назад, убежать от страшной болезненной суеты – от стойкого запаха лекарств; от приглушенного шепота врачей; от принесенного ими с улицы холода; и от голых, столь практично обнаженных Дашей половиц. Однако Полина не могла, да и не смела уйти от этих тягостных хлопот – помогала медицинским сестрам, домработнице и прачке; ходила по аптекам. В редкие минуты покоя она сидела истуканом в своей комнате, неподвижная и напряженная, готовая ко всему на свете. Единственным земным желанием Полины было, по возможности, избегать встреч – а уж тем более разговоров – с отцом.

Кирилл Петрович выходил из кабинета рано утром и в полночь. Проведав Анастасию Леонидовну и справившись у врачей, не произошло ли улучшения, он вновь удалялся к себе. Черногоров знал, что дочь находится рядом, догадывался, что его избегают, но старался об этом не думать.

На третий день Анастасия Леонидовна пришла в себя. Чистов оповестил всех домашних о снижении температуры и улучшении самочувствия.

Полина разговаривала с матерью, лелея в душе слабую надежду.

– …Вот увидишь, милая, все образуется, – ласково приговаривала Полина. – Еще немного – и пойдешь на поправку.

По изможденному лицу Анастасии Леонидовны пробежала тень улыбки.

– Нет уж, Поленька, – слабым, срывающимся шепотком проговорила она. – Не чувствую я жизни… Слабость – смертельная… Даже боль ушла…

– Глупости, мамочка! – тихо возмутилась дочь. – Сегодня ты выглядишь совсем здоровой.

Анастасия Леонидовна прикрыла глаза:

– Кирилла… позови… Могу не успеть…

Полина подала знак Даше и вновь обратилась к матери:

– Тебе не следует думать о плохом. Вот и Василь Егорыч… – она взглянула на Чистова и осеклась – доктор растерянно протирал пенсне трясущимися руками.

Сердце Полины упало.

– …Да, Василь Егорыч…

– Мы с Василием Егорычем… не привыкли… скрытничать, – прошептала Анастасия Леонидовна. – Он… мне все сказал.

Полина в ужасе прильнула к ее груди.

– Только не плачь, – перебирая волосы дочери, добавила Анастасия Леонидовна. – Послушай, схороните меня по старинке, по-христиански… Бабушка твоя меня крестила, так что… В церкви отпойте, облегчите мою и свои души… Пусть будет как у людей… Обещаешь?

Полина заплакала.

– Не убивайся, доченька, – вздохнула мать. – И еще: съезди к Надежде в Париж… Непременно… С Андреем… так лучше… И главное: прости Кирилла, не держи зла… Живи своей жизнью, а зла… не держи.

Полина услышала за спиной осторожные шаги.

– Пойди, родная, мы с папой поговорим…

* * *

Полина несколько часов просидела в гостиной, дожидаясь окончания беседы. «О чем они там?» – то и дело вскакивая, спрашивала себя она, однако, вспоминая просьбу матери, возвращалась на место. «Впрочем, о чем я? Они – муж и жена… Четверть века прожили вместе, есть о чем поговорить… Да как же это я? Разве можно? Мама обязательно поправится… Я ведь верю!»

Когда отец вышел, Полина, не раздумывая, кинулась к нему:

– Что? Как?

– Заснула, – глядя сквозь дочь, сухо ответил Черногоров.

Она не видела его несколько дней и невольно отметила, как отец переменился: потухли живые глаза, посерело лицо, в смоляных волосах пробилась тонкая седина.

– Пойду… посижу с ней, – словно извиняясь, пробормотала Полина.

– Да-да, – поспешно согласился Кирилл Петрович. – Только не разбуди ее.

«Тоже мне, эскулапы! – посетовала Полина, присаживаясь на кончик стула. – Прочат невесть что! Сейчас моя мамочка отдохнет, и все устроится, – она с придирчивой нежностью оглядела больную. – Вот, дышит ровно, тихо, как ребеночек. Спи, моя милая…»

За окном завывал ветер, бросая в окно хлопья сырого снега. Полина мечтала о том, что они с мамой сделают по ее выздоровлении. Может быть, сходят на выставку молодых художников, может, вместе поужинают в уютном кафе или просто погуляют по улицам. «А потом – наступит зима! – улыбалась Полина. – Кругом станет чисто и светло, свежо от мороза. Мамуля любит легкий морозец… В парке непременно соорудят горы, детки примутся лепить снежных баб… А под Новый год мы, как всегда, нарядим елку. И будем наряжать ее долго-долго, высматривая для шаров и хлопушек выгодные, только им предназначенные места… И свечи зажжем. Сядем в таинственной тишине, будем чудесные истории рассказывать. Мамочка их знает – жуть как много!..»