Полина смотрела на Илью Борисовича в изумлении.

– Откуда вам все это известно? – спросила она, когда он замолчал. – Я знала, что вы разбираетесь в психиатрии и в итальянской кухне, но это…

Ресторатор усмехнулся:

– Не буду надувать щеки и делать вид, что я – великий знаток города. Просто я как-то осматривал этот особняк, мне предлагали арендовать его под ресторан. Цену предложили вполне приемлемую, но я должен был за свои деньги привести здание в порядок, а это мне не по карману, кроме того, там район совершенно неподходящий для ресторана, так что я вежливо отказался.

– Ясно… значит, это на Арсенальной набережной…

– Все равно мы с вами туда не поедем, – твердо заявил Илья Борисович. – Как можно ехать на встречу неизвестно с кем?

– Вы туда точно не поедете: мне сказали, что я должна приехать одна, иначе встреча не состоится!

– Что? Одна? – ресторатор задохнулся от возмущения. – Об этом не может быть и речи! Одну я вас никуда не отпущу! Господи, ну что за беспокойная женщина! Ведь опасно же, ведь сами говорили, что у вас вся полиция города на хвосте!

– Не отпустите? – Полина смерила его взглядом и вдруг улыбнулась. – Ну, нет, так нет, значит, ничего не получится. Налейте-ка мне еще чашку этого замечательного кофе!

– Вот это – с удовольствием! – Илья Борисович завистливо вздохнул. – Вот что значит молодость! Можете что угодно есть, что угодно пить – и все равно спите, как ангел! А мне достаточно выпить полчашки кофе – и я всю ночь не сомкну глаз!

– Да, Илья Борисович, – проговорила Полина самым невинным тоном. – А что это у вас на щеке? В чем это вы измазались? Наверное, пока готовили своего знаменитого цыпленка?

– Где? – старик потер щеку салфеткой. – Ну что – оттер?

– Да нет, только размазали…

– Ну надо же… – он встал, прошел в ванную и остановился перед зеркалом. – Да где же? Я ничего не вижу!

– Извините, это было необходимо! – Полина захлопнула дверь ванной и, прежде чем ресторатор успел понять, что происходит, связала полотенцем дверную ручку ванной с ручкой расположенного напротив кабинета. Илья Борисович попытался открыть дверь, но она не поддавалась – морской узел держал крепко.

– Полина, сейчас же выпустите меня! – строго проговорил Илья Борисович. – Пошутили – и хватит!

– Извините, Илья Борисович, но мне действительно нужно ехать на эту встречу! – через дверь ответила ему она. – И я должна приехать туда одна, это непременное условие!

– Полина, сейчас же откройте! – повторил мужчина. – Я уже не в том возрасте, чтобы играть в такие игры! В конце концов, как вы можете оставить взаперти старого человека?

– Ничего страшного, узел постепенно ослабнет, и вы выйдете на свободу. И потом – вы вовсе не старый! – попыталась девушка подсластить пилюлю. И в ванной есть все необходимое – вода и все такое прочее…

– Хулиганка! – всерьез разозлился Илья Борисович.

Полина его не слышала, она рылась в платяном шкафу. Все-таки молодец старик – ничего не выбрасывает! Нашлись сильно поношенные джинсы, специально продранные на коленях, и неприметная курточка, чья уж, Полина не уточняла. И напоследок вывалилась черная бандана. Очень удачно, можно спрятать волосы. Вряд ли кто-то ее узнает, по телевизору ее больше не показывают, в городе случилось много других криминальных событий. Так проходит слава мирская! Она усмехнулась на бегу.

Полина оказалась права: через пятнадцать или двадцать минут после ее ухода узел на полотенце ослабел, и Илья Борисович сумел выбраться из ванной. Первым делом он бросился к телефону, набрал знакомый номер и, услышав ответ, проговорил:

– Она уехала… да, одна… нет, я пытался ее отговорить, но она меня не стала слушать… да, не получилось… куда? В бывший особняк князей Дурново. Это на Арсенальной набережной…

Вернувшись к себе домой, я хотел было лечь спать, но вдруг почувствовал странное беспокойство. Я понял, что не смогу заснуть, если прежде не взгляну на мой сегодняшний выигрыш, на медальон, который прежде принадлежал Строцци…

Я достал медальон из кошелька, где он хранился, и поднес его к свету единственной свечи, освещавшей мою скромную комнату.

При неверном, колеблющемся свете этой свечи старое золото медальона отбрасывало мягкие медовые блики, а лицо, изображенное на его крышке, казалось живым. Глаза человека на медальоне смотрели прямо в мою душу, губы словно что-то шептали мне.

Что же они шептали?

Открой, открой медальон!

В самом деле, почему не открыть его? Ведь теперь эта вещь принадлежит мне…

Я нажал на едва заметный выступ на краю медальона, крышка его откинулась. Мою комнату наполнил странный, волнующий аромат, как будто я откупорил флакон драгоценных духов или бутылку старого выдержанного вина. Терпкий, дразнящий, удивительный аромат соединял в себе нежный запах цветущих лимонных деревьев и резкую ноту мускуса, благородную амбру и еще что-то, чему не было названия – может быть, запах тех цветов, что цвели в раю, прежде чем оттуда изгнали нашего праотца Адама…

Я с трудом преодолел волнение, вызванное в моей душе этим ароматом, и заглянул внутрь медальона.

В нем не было ничего, что обычно хранят в таких вещицах – ни миниатюрного портрета красавицы былых времен, ни пряди ее золотых волос, ни засушенного цветка. Только на внутренней стороне медальона был нанесен цветной эмалью странный узор – спираль, сходящаяся от краев к самому центру. Я вгляделся в эту спираль – и мне показалось, что она пришла в движение, начала вращаться, вращаться все быстрее и быстрее. И тут я почувствовал, что эта магическая спираль затягивает меня в свою глубину, как водоворот затягивает в пучину неопытного пловца. Я попытался отстраниться, вырваться из этого водоворота, но магическая спираль не отпускала меня, она засасывала мою душу все глубже и глубже в самый центр медальона, в таинственную глубину, заключенную в этом удивительном предмете.

На какое-то время я утратил представление о времени и пространстве, перестал понимать, кто я такой и где нахожусь, – осталось только чувство стремительного падения в неизмеримую глубину, нет – чувство полета, переполнившее мою душу страхом и радостью.

Это ощущение длилось целую вечность – и в то же время всего лишь мгновение. В следующий миг я уже снова осознал себя.

Я стоял в своей комнате, в руке у меня был медальон – но он был уже частью меня, точнее – я был частью его, я не мог существовать отдельно от него, об этом страшно было даже подумать.

И как я жил прежде, когда этот медальон принадлежал Строцци?

Подумав о том человеке, который прежде обладал этой вещью, я почувствовал острую неприязнь, даже ненависть, какой не испытывал прежде ни к одному существу. Как смел этот жалкий, уродливый человек владеть этим сокровищем, моим сокровищем?