Графиня ворвалась в комнату так стремительно, будто бы заранее готовилась к этому, зная нрав своего супруга.

Граф лишь пожал плечами и нехотя вышел за дверь.

Увидев юную гостью в столь истерзанном состоянии, графиня проговорила с печальной улыбкой:

— Увы, дорогая моя, вот они, прелести семейной жизни… Упаси вас Бог от такого… Пойдемте со мной. Там он не посмеет домогаться вас…

И она повела совершенно растерявшегося юношу в свою спальню.

Неожиданно оказавшись в одной постели с женщиной, чья красота намного превосходила идеалы самых дерзких грез, юноша не мог сдержать сильной дрожи во всем теле и прерывистого дыхания, которое, казалось, вот-вот готово навсегда покинуть это тело.

— Ах, милая моя, следует ли так переживать из-за столь тривиальной ситуации? Вы красивы и обаятельны, так что смиритесь с мыслью о постоянных посягательствах мужчин на ваше тело, честь и достоинство. Увы, таков удел той части женщин, которая способна вызывать определенные желания…

В ответ юноша лишь глубоко вздохнул.

— Мой супруг, — продолжала красавица, — вот уже четыре из четырех с половиной лет нашего брака посещает эту спальню крайне редко, предпочитая мне жен наших соседей, а также горничных, кухарок и даже паломниц, следующих на богомолье мимо нашего имения… Что ж, тут уже ничего не поделаешь…

Юноша снова вздохнул и сжался в комок, пытаясь унять дрожь в конечностях.

— Я чувствую, как вы дрожите. Бедняжка, перенести в один вечер сразу два нападения… Ну, успокойтесь же, успокойтесь, облегчите душу… Вы можете мне говорить все, как подруге.

— Увы, мадам…

— Но почему? Что вас смущает? Неужели вы вините себя в этой безобразной выходке моего супруга? Уверяю вас…

— О, мадам, не спрашивайте меня ни о чем, прошу вас… Я…

— Что? Говорите же!

— Я не смею, мадам.

— Почему?

— Вы рассердитесь.

— Обещаю вам спокойно и доброжелательно выслушать все, что вы скажете. Даю слово.

— Видите ли, мадам… Я…

— Говорите.

— Я… мужчина…

От неожиданности она в первое мгновение утратила дар речи, затем проговорила дрожащим голосом:

— Вы… бредите, дорогая моя…

И тут она нечаянно наткнулась рукой на неоспоримое подтверждение правдивости только что услышанных ею слов.

— Боже мой! — только и смогла она вымолвить.

Юноша со всем почтением поцеловал ее руку.

Графиня ласково, по-матерински, хотя она была старше юноши всего лишь, наверное, на каких-то четыре-пять лет, погладила его по голове.

Он целовал ее руку все выше и выше, вскоре беспрепятственно дойдя до мраморного плеча и шеи…

А затем… затем молодая графиня, казалось, вдруг отбросила прочь гнетущую тяжесть условностей, никогда не находивших отклика в ее душе, и подарила юноше весь пыл своей неутоленной жажды любви.

Утром они расстались, чтобы никогда больше не встречаться…

Когда смолкли аплодисменты, Анжелика сказала:

— И все же вы счастливый человек, де Грие.

— Что вы имеете в виду, мадам?

— То, что вы хоть раз в жизни испытали настоящую любовь, а это ведь далеко не всем дано…

— Епископ одной из южных провинций, — начала Анжелика свой рассказ, — был известен как непоколебимый поборник истинной веры, беспощадный преследователь гугенотов, колдунов, ведьм и всех прочих, кто не соответствовал его представлениям о должном образе жизни примерного христианина. На своих проповедях он часто повторял слова апостола Павла о том, что Бог приемлет «несильное мира сего, немудрое мира сего…» и так далее. Чтобы все были именно такими, и никакими иными.

А граф де Пейрак, мой покойный супруг, которому я безоглядно верила и никогда в том не раскаивалась, говорил, что призывать к смирению плоти — это бы еще куда ни шло при раскрепощении и совершенствовании духа, но те, кто именем Бога призывают к смирению духа человеческого, попросту пытаются обратить свою паству в бессловесный скот…

Но вернемся к епископу.

Упрекая других в ереси и прочих преступлениях против Всевышнего, которого он взялся представлять на грешной земле, сей святой пастырь жил так, как велели ему до крайности похотливая плоть и развращенный дух.

Многие знали о его любовных похождениях и прочих делах, не совместимых с саном священника, тем более такого высокого ранга, но молчали — кто из трусости, а кто — потому что действовал этот Тартюф очень осторожно, не оставляя следов, вернее, улик.

Следов оставалось немало, хотя бы в виде детей, но кто докажет, что тот или иной мальчишка — сын епископа, а не своего законного отца?

И так продолжалось довольно долго, пока сей пастырь не вознамерился овладеть молодой супругой одного из местных дворян, который, между прочим, делал много пожертвований храмам и монастырям, не говоря уже о том, что сам епископ очень часто пользовался гостеприимством этого дворянина. Только полное отсутствие чести и совести могло позволить епископу обратиться к этой даме с предложением, которое в этом случае иначе чем гнусным назвать попросту невозможно.

Дама, разумеется, ответила отказом, который еще больше распалил похотливые устремления святого отца. Он теперь почти ежедневно бывал в доме дворянина и с совершенно невинным видом интересовался, почему хозяйка не выходит к обеду, не заболела ли она, не дай Бог, и все такое прочее.

Дворянин заметил, что его жена всячески избегает епископа, и это его немало удивило, так как она ни словом не обмолвилась о намерениях их ежедневного гостя, опасаясь скандала, который был бы неминуем, учитывая горячий нрав ее супруга. Когда же муж подступил к ней с расспросами и даже обвинил в неискренности, дама все ему рассказала, при этом передав слово в слово откровенное предложение епископа.

Муж, вопреки ее опасениям, не схватился за шпагу и не помчался к епископскому дворцу, а лишь задумался на несколько минут, после чего приказал жене ответить согласием на предложение епископа, если таковое последует вторично.

Когда он изложил свой план во всех подробностях, дама с радостью приняла его, пожалев лишь о том, что сразу не посвятила мужа в это дело.

Дальнейшие события развивались весьма стремительно.

Во время очередного обеда в доме дворянина епископ, воспользовавшись тем, что хозяин отлучился на какое-то время, повторил свое предложение и получил самое горячее согласие дамы, отчего так повеселел, что даже начал мурлыкать мелодию какой-то игривой деревенской песенки. Вернувшись к столу, дворянин, обменявшись взглядами с супругой, сообщил, что должен утром следующего дня ехать по делам в соседний город.