Так и потянуло сказать: «Надеюсь, ничего пустякового», – но Мэри опередила его совершенно искренним признанием:

– Вы не волнуйтесь, я вас одного не оставлю.

– Я и не волнуюсь. Только вам незачем тут оставаться.

– Я сама хочу! – весело воскликнула она и, подпрыгнув, как школьница, уложила сумочку обратно на комод и подняла руки, чтобы вытащить из волос шляпную булавку. – По крайней мере, теперь будет возможность сделать что-то для вас.

– Что значит – теперь? – озадаченно спросил сбитый с толку Джадд.

– Я пока так мало сделала, а… – Мэри замялась, но все же выговорила: – Я у вас в таком долгу.

– Ничего вы мне не должны. Нет никакой вашей вины, что…

– Нет есть! – воскликнула она, оборачиваясь. Джадд смотрел прямо на нее, видел, как закусила она губу: ребенок, старающийся удержать рвущийся наружу секрет. Но глаза медсестры так странно блистали влагой, как будто вот-вот у нее не слова, а слезы брызнут. Быстро принялась за дело, принялась простыни поправлять и, отвернувшись в сторону, заговорила:

– Я вчера Ральфу позвонила. И вы были правы. Мы собираемся пожениться, как только сможем все это уладить. – И тут же, одолевая слезы благодарности, прибавила: – Вот в каком я у вас долгу. – Заглянула на мгновение ему прямо в глаза и тут же резко отвернулась всем телом, словно белую пену водоворотом подхватило: ребенок, предлагающий в дар свою привязанность и бегущий от неловкости признательности.

Изумленный, он все еще раздумывал, какими словами мог бы ответить, когда услышал профессионально решительное:

– Вы не могли бы сейчас пузырь опорожнить? – Даже не поверил, что это Мэри произнесла, пока не увидел ее полностью собранное лицо, смотревшее на него уже поверх края истории болезни. – Доктор Карр просит взять у вас мочу на анализ до того, как вы позавтракаете.

О дезертирстве мисс Харш Аарон Карр узнал едва ли не сразу, как вошел в больницу. В регистратуре для него лежало уведомление незамедлительно связаться с миссис Кромвель, необходимость этого стала еще более явной, когда старшая медсестра перехватила его на пути к кабинету. Мисс Харш, по-видимому, ранее позвонившая, чтобы сообщить, что заболела, просила освободить ее от работы с больным Уайлдером.

– Следующей по списку числится Хана Веймер, – сообщила миссис Кромвель, – но я не хотела вызывать ее, пока не удостоверюсь, что она вам подходит.

Карр ничуть не жалел о потере мисс Харш: кто бы ее ни сменил, хуже стать просто не могло бы, – однако неприятно поразило то, что миссис Кромвель делала вид, будто виноват он. Может, он и отмахнулся бы от ее обвинения, если б не особая чувствительность сознания, ее породил опыт: за минувшие годы слишком часто его несправедливо упрекали в том, что с ним трудно ладить.

– Значит, мисс Харш больна? – спросил доктор, всем своим видом давая понять: не верю.

– Во всяком случае, нам придется найти кого-то на денек-другой, – уклончиво ответила главная сестра. – Она договорилась, что кто-то со стороны придет, как и обещала.

– Понимаю, – буркнул он и вдруг припомнил, каким было лицо Харш, когда он выставил ее вчера из палаты Уайлдера.

– Эти сестры, из пожилых, вообще-то профессионалки… Стольких больных перевидали! А она очень при родах хороша. Прямо нарасхват. Доктор Титер всегда ее просит.

При имени Титера Карр вздрогнул, однако быстро выговорил:

– В этом я ничуть не сомневаюсь, – и судя по тому, что миссис Кромвель внешне никак не отреагировала, ему удалось скрыть циничный смысл этой фразы. – Кого вы сейчас направили к больному?

– Попросила его ночную сиделку, эту малышку Уэлч, побыть в палате, пока мы не подыщем подходящую кандидатуру. – Старшая медсестра помолчала. – Конечно, дежурные по этажу могли бы прекрасно справиться, только уж не знаю, удовлетворит ли это вас.

– Разве я настолько привередлив, миссис Кромвель?

Она что-то буркнула, похоже, почувствовав, что ее поставили на место, но, не удержавшись, выпалила:

– Просто, что касается остальных докторов, я знаю, чего они хотят, а вот с вами… Что уж там, вы просто другой, вот и все.

«Другой» срикошетило от бесчисленных уже покрывшихся затвердевшими рубцами ран.

– Я дам вам знать, – сказал он, круто обернулся и поспешил прочь по коридору, настолько уйдя в себя, что не заметил идущего ему навстречу мужчину, пока тот не встал в паре шагов, загородив путь: Хармон Титер во всем великолепии своей грушевидной фигуры, увенчанной круглым лицом, настолько похожим на полную луну, что, казалось, на нем не может быть никакого иного выражения, кроме ухмылки от уха до уха. Титеру крайне необходимо было бы похудеть килограммов на двадцать пять, и, как подозревал Аарон Карр, не делал он этого только потому, что боялся утратить образ добродушного толстячка, на котором он выстроил себе самую прибыльную практику из всех врачей Окружной мемориальной.

– У меня для вас привет от вашего старого приятеля, доктор, – залопотал Титер. – Мы с ним столкнулись на нашем совещании в Вашингтоне.

– Это от кого же, – настороженно поинтересовался Карр, уверенный, что эта болтовня нужна Титеру только для подступа к разговору о лечении Уайлдера.

– От доктора Келстайна, – ответил Титер. – Уверял, что работал с вами, когда вы наукой занимались.

– А-а, да. Сэм Келстайн, – утвердительно кивнул Карр. И почувствовал, что попал в ловушку унизительных воспоминаний, не в силах изгладить из памяти тот день, когда он, ощущая слабость в коленях, молчаливо просидел все собрание служащих Берринджера, когда Сэм попытался поднять непокорное восстание против тайной, но очевидной политики института предоставлять должности научных сотрудников одним только евреям. Сэм был прав: Берринджер без всякой на то нужды сохранялся в качестве научного гетто. Вся проделанная работа, тонко, но непременно принижалась, лишнее препятствие выдвигалось на пути к публикации в солидных журналах, чинились помехи любому молодому исследователю, пытавшемуся пробиться сквозь стену из небьющегося стекла, которая невидимо, но прочно разделяла медицинское сословие. И Сэм рассчитывал на его поддержку, на его – больше, чем на кого-либо другого. А он сидел и молчал, как и все, оглушенный правдой, высказанной вслух, вместе со всеми остальными успокаивая свою совесть тем, что винил Сэма в несдержанной откровенности. На том и пришел конец восстанию – на том пришел конец и Сэму Келстайну в Берринджере. Он исчез, пропал в мире за стенами института, а сейчас Аарон Карр ощутил легкую тревогу оттого, что Сэм не упускал его из виду и каким-то образом прознал, что он здесь, в Окружной мемориальной, и по-прежнему преследует его воспоминанием об отступничестве, которому никогда не будет оправдания. Впрочем, все эти мысли были полностью скрыты за непроницаемо выдержанным:

– И что же он теперь поделывает? Я давно уже ничего о нем не слышал.

– О, разве вы не знаете? – удивился Титер, вновь сияя улыбкой, которая выражала удовольствие, постоянно им испытываемое, когда он оказывался в роли всезнающего осведомителя. – Он в Вашингтоне. Только что назначен руководить этим большим отделом… по распределению исследовательских грантов в соответствии с законом о сельской медицине. Сказал, что всегда относился к вам с большим уважением… рад будет снова с вами увидеться. – Титер склонил голову набок, приторно и притворно ухмыляясь. – Недурно было бы заполучить один из этих грантов, совсем недурно.