Контроль над информацией и механизмами проповеди массового вкуса и культуры стал таким же принципиальным орудием в конкурентной борьбе. Потрясающую концентрацию экономической мощи в книгоиздательстве (где 2 % издателей контролируют 75 % книг, выпускаемых в США), медиа и прессе невозможно объяснить просто с точки зрения производственных условий, способствующих слияниям в этих сферах. Это явление имеет много общего с властью крупных корпораций, выраженной в их контроле над механизмами дистрибуции и рекламными издержками. Последние заметно выросли начиная с 1960-х годов и поглощают все большую долю бюджетов корпораций, поскольку в мире высокой конкуренции принципиальным моментом становится не просто продукция, но корпоративный имидж как таковой, причем не только в маркетинговых целях, но и для увеличения капитала, осуществления слияний и получения рычага для производства знания, правительственной политики и продвижения культурных ценностей. Корпоративное спонсорство искусства («Выставка при поддержке корпорации имярек»), университетов и филантропических проектов представляют собой престижные цели в ряду различных видов деятельности, включающих всевозможные инструменты, от шикарных буклетов и отчетов компаний, PR-акций и даже вплоть до скандалов, которые постоянно удерживают имя той или иной компании в публичном поле зрения.

Вторым из упомянутых направлений развития, причем гораздо более важным, чем первое, была полная реорганизация глобальной финансовой системы и возникновение чрезвычайно укрепившейся мощи финансовой координации. Опять же, здесь происходило двойное движение: с одной стороны, в направлении формирования финансовых конгломератов и появления воротил необычайного глобального масштаба, с другой – быстрое распространение и децентрализация финансовой деятельности и финансовых потоков благодаря созданию совершенно новых финансовых инструментов и рынков. В США это означало дерегуляцию финансовой системы, которая была жестко ограничена регуляторными мерами еще начиная с реформ 1930-х годов. Первым явным признанием необходимости реформ как условия выживания и роста капиталистической экономической системы был отчет Комиссии Ханта в 1971 году. После травмирующего опыта 1973 года давление в пользу финансового дерегулирования набирало ход на протяжении 1970-х годов и поглотило все мировые финансовые центры к 1986 году (когда знаменитые лондонские реформы тэтчеровского «большого взрыва»[67] внедрили эту тему в общественное сознание). Дерегуляция и финансовые инновации – длительные и сложные процессы – к тому времени стали условием выживания любого мирового финансового центра внутри высокоинтегрированной глобальной системы координированных и при этом мгновенных телекоммуникаций. Формирование глобального фондового рынка, мировых рынков сырьевых (и даже долговых) фьючерсов, валютных и процентных свопов, наряду с ускорившейся географической мобильностью финансовых ресурсов, впервые означало формирование единого мирового рынка денег и кредитного предложения.

Структура этой глобальной финансовой системы сегодня столь сложна, что превосходит понимание большинства людей. Границы между такими различными функциями, как банкинг, брокераж, финансовые услуги, ипотечное финансирование, потребительский кредит и т. п., стали все более проницаемыми одновременно с возникновением новых рынков сырья, акций или долговых фьючерсов, и это обескураживающе обесценивает (discounts) будущее в настоящем. Компьютеризация и электронные коммуникации довели до предела значимость мгновенной международной координации финансовых потоков. «Банкинг, – утверждается в Financial Times от 8 мая 1987 года, – быстро становится безразличным к ограничениям времени, места и валюты». Сейчас ситуация действительно складывается так, что «английский покупатель может взять японскую ипотеку, американец может снять деньги со своего счета в Нью-Йорке через банкомат в Гонконге, а японский инвестор может приобрести доли в базирующемся в Лондоне скандинавском банке, акции которого номинированы в фунтах, долларах, немецких марках и швейцарских франках». Этот «шокирующий» мир высоких финансов очерчивает столь же шокирующее разнообразие всеохватных видов деятельности, в рамках которых банки осуществляют масштабные краткосрочные заимствования у других банков, страховые компании и пенсионные фонды накапливают столь масштабные объемы инвестиционных средств, что выступают в качестве доминирующих «маркетмейкеров», в то время как промышленный, торговый и земельный капитал стал настолько интегрирован в финансовые операции и структуры, что теперь все более сложно судить, где начинаются коммерческие и промышленные интересы и где кончаются интересы в строгом смысле финансовые.

Это смешение в особенности ассоциировалось с подъемом того, что теперь называется «бумажным предпринимательством». В последние годы был сделан огромный акцент на поиске иных способов извлечения прибылей, нежели прямое производство товаров и услуг. Соответствующие технологии варьируются от утонченной «творческой отчетности» с помощью тщательного мониторинга мультинационалами мировых рынков и политических условий, благодаря чему корпорации могут извлекать прибыль из относительных сдвигов курсов валют или процентных ставок, до неприкрытого корпоративного рейдерства и вывода активов конкурентов или даже совершенно сторонних корпораций. «Мания слияний и поглощений» 1980-х годов была неотъемлемой частью этого акцента на «бумажном предпринимательстве», ведь, несмотря на то что в некоторых случаях подобные виды деятельности могли быть обоснованы с точки зрения рационализации и диверсификации корпоративных интересов, общее направление гораздо чаще представляло собой не более чем извлечение «бумажных» прибылей, не утруждавшее себя реальным производством. Мало удивительного в том, что, как отмечает Рейх, «бумажное предпринимательство теперь занимает ряд лучших умов Америки, атакует ряд самых талантливых выпускников вузов, задействует определенную часть ее наиболее творческой и оригинальной мысли и побуждает к действию ряд ее наиболее энергичных скрытых механизмов» [Reich, 1983]. На протяжении последних 15 лет, сообщает Рейх, наиболее востребованные и наиболее доходные рабочие места в бизнесе США сосредоточены не в области управления производством, а в правовом и финансовом сегментах корпоративной деятельности.

Опьяненная ликвидностью и взволнованная закредитованностью, которая возрастала по выходящей из-под контроля спирали начиная с 1973 года, мировая финансовая система, впрочем, избежала какого-либо коллективного контроля со стороны даже самых могущественных из развитых капиталистических государств. Симптоматичным для этой проблемы стало формирование так называемого «евродолларового» финансового рынка из избыточных долларов США в середине 1960-х годов. Совершенно бесконтрольный для любого национального правительства, этот рынок «безгосударственных» денег вырос с 50 млрд долларов в 1973 году до примерно 2 триллионов долларов к 1987 году, тем самым приблизившись по объему ко всей совокупности внутренних денежных агрегатов в США. В 1970-х годах объем евродолларов возрастал темпами примерно 25 % в год – для сравнения, прирост денежного предложения в США составлял 10 % в год, а ежегодный прирост внешней торговли был равен 4 %. Аналогичным образом росла как грибы после дождя задолженность стран третьего мира (см. рис. 9.9). Не требуется большого воображения, чтобы увидеть, каким образом подобные дисбалансы предвосхищают жесткие стрессы и ограничения в глобальной капиталистической системе. Предсказателей плачевной судьбы наподобие инвестбанкира с Уолл-стрит Феликса Рогатина сейчас предостаточно, и даже такие издания, как The Economist и The Wall Street Journal, высказывали мрачные волнения по поводу надвигающейся финансовой беды задолго до краха фондового рынка в октябре 1987 года.