То ли я воспринимал все слишком близко к сердцу, то ли по какой-то другой причине, но проснулся, когда только начало светать. Глаза открылись сами собой. На раздвижной перегородке у меня под носом играли янтарные лучи утреннего солнца.

Мне что-то приснилось, но я никак не мог вспомнить, о чем был сон. Осталось лишь какое-то неясное ощущение.

Сон был ни хороший, ни плохой, но то, что от него осталось, будоражило, раздражало. Чувство тяжелое, неприятное, но какое-то неглубокое, несерьезное.

Митараи спал. Выбираясь из постели, я услышал, как он постанывает.

Я спустился по лестнице и вышел на свежий воздух. Утро выдалось прохладное, даже был виден пар от дыхания. И тело, и голова еще до конца не проснулись, но чувствовал я себя превосходно. Спал почти восемь часов, достаточно, чтобы отдохнуть.

Шоссе, как я и думал, оказалось пустым. Я был в дороге уже два часа; перестроился, чтобы обогнать автобус, и, вернувшись в свою полосу, посмотрел налево. Посреди поля стоял большой рекламный щит. Девушка с широкой улыбкой рекламировала холодильник. Ее волосы развевались на ветру. Посмотрев на нее, я тут же вспомнил свой сон.

Морское дно. Обнаженная девушка с такими же длинными волосами колышется в воде, пронизанной зелеными лучами. Ее грудь, живот и колени, сверкающие белизной кожи, туго перетянуты какими-то нитями.

Глаза девушки открыты, она смотрит прямо на меня, и в следующий миг мне кажется, что вместо лица у нее пустое место. Губы не шевелятся, она как бы манит меня рукой и медленно погружается в темноту. Я все вспомнил! Красивый, страшный, непонятный сон…

Я почувствовал, как мое тело покрывается мурашками. Вдруг этот сон дает понять: «Я там, куда ты сейчас направляешься»? Он напомнил мне о Тамио Ясукаве и человеке, который сошел с ума и бросился в Японское море. Неужели я тоже подошел к этой грани?

Хотя я и выехал рано, на парковку Мэйдзи-мура заехал только в одиннадцать. Дорога заняла почти пять часов, потому что, съехав в Комаки со скоростного шоссе, я угодил в пробку.

На парковке выяснилось, что до входа в Мэйдзи-мура надо еще ехать на специальном автобусе. Он полз на подъем по неширокой дороге. По обе стороны рос лес, ветви деревьев скользили прямо по окнам. Кричали вороны. Вскоре деревья расступились, и впереди открылась голубая водная гладь.

По размерам водоем до озера не дотягивал. Он назывался пруд Ирука. Перед ним был разбит парк, где разместился музей под открытым небом – Мэйдзи-мура. Время было еще раннее, и я решил пройти по проложенному для туристов маршруту.

Я шел по улице, выглядевшей как сто лет назад, и у меня возникло странное ощущение, будто я оказался где-то в американской глубинке. Европейская и американская архитектура за прошедший век, в принципе, не очень изменилась, а вот японская трансформировалась весьма заметно.

Взять, к примеру, англичан. Они по-прежнему живут в домах, подобных тому дому на Бейкер-стрит, где квартировал Шерлок Холмс. И мебель в домах осталась та же. В Японии совсем не то. Со времен Мэйдзи образ жизни японцев радикально изменился. Япония сейчас совсем не такая, как сто лет назад.

Вопрос в том, правильный ли выбор был сделан. Бетонные стены, ограды из керамических блоков, безликие неинтересные окна… Впечатление такое, словно японцы вдруг все дружно решили переехать на кладбище.

Стоило ли в период Мэйдзи напрямую копировать европейские и американские образцы? Очевидно, что стиль европейцев и американцев, обеспечивающий личное пространство, не подходит для Японии, где жарко и высокая влажность. И теперь, с распространением кондиционеров, японцы возвращаются в архитектуре к традиционному стилю.

Японская архитектура и городское планирование идут кружным путем. В Мэйдзи-мура мне очень нравилось, я ощущал здесь себя совсем по-другому, в первую очередь потому, что не видел перед собой надоевших оград и заборов из серых блоков. Японцы стали жить в достатке. Во всех домах теперь кондиционеры. Переселимся обратно в традиционные дома – и заборы, наверное, постепенно отомрут. Вот какие мысли навеяла мне прогулка по Мэйдзи-мура.

Пройдя мимо мясной лавки Ои и церкви Святого Иоанна, я поднялся на открытую галерею дома, в котором жили Огай Мори и Сосэки Нацумэ[56]. На табличке значилось, что Нацумэ написал в этом доме своего «Кота»[57]. Мужчина из состава оказавшейся впереди меня небольшой группы туристов, сидя на галерее, громко звал: «Кис-кис-кис!» Будь здесь Митараи, он непременно присоединился бы к этому шутнику. Думаю, услышать в этом месте какие-нибудь другие шутки шансов мало.

Но мне в голову пришел не «Кот», а маленький кусочек из другой книги Сосэки – «Подушка из травы»: «Будешь жить только умом – прослывешь неуживчивым. Будешь вести свою лодку в потоке эмоций – унесет течением. Непросто жить в нашем мире…»

Образец человека, не боящегося прослыть неуживчивым из-за своего ума, – это Митараи. В мире не найдешь человека, который больше, чем он, подходил бы под такое определение.

Противоположный типаж – человек слабый, руководствующийся в жизни симпатиями и эмоциями, – это не иначе как я. Судя по тому, что и Митараи, и я – представители разных человеческих типов – все время сидим без денег, жизнь в нашем мире и в самом деле нелегкая штука.

Бундзиро Такэгоси тоже принадлежал к людям, живущим эмоциями. Я не мог отнестись к его запискам с безразличием. Окажись на его месте, я действовал бы так же. Ему было тоже очень непросто жить в этом мире.

Спускаясь по каменным ступенькам мимо дома Сосэки Нацумэ, я увидел перебежавшего мне дорогу белого кота и улыбнулся. Кто бы ни притащил его сюда – скорее всего, кто-то из сотрудников Мэйдзи-мура, – он точно обладал чувством юмора.

Кошкам здесь, похоже, раздолье, думал я. Машин нет. Место действительно замечательное.

Ступеньки привели меня на площадь, по которой неспешно катил старый, из тех времен, трамвай. Услышав звонкие девичьи голоса, я посмотрел в ту сторону и увидел группу школьниц, фотографировавшихся с немолодым мужчиной щеголеватого вида, в черных брюках с золотым кантом, и, судя по всему, с наклеенными бакенбардами, как у Джона Булля. Но боку у него поблескивала сабля.

Девчонки по очереди, по двое-трое, позировали с ним. Звучали радостные голоса и смех. Человек в черных брюках стоял на месте, стоически перенося выпавшее на его долю испытание.

Это, должно быть, и есть Хатиро Умэда, подумал я и решил, поскольку фотосессия явно затягивалась, пока проехаться по парку. Впрочем, мне хотелось не столько прокатиться на старом трамвае, сколько поскорее увидеть почтовое отделение.