Моя армия, как и любая другая, не едина, она раздираема противоречиями и завистью. Кавалерия смотрит с недоверием на пехоту, пехота — на кавалерию, старая фаланга и старые «друзья», бойцы, служившие при Филиппе, смотрят на новых людей, выслужившихся уже при мне, свысока, но в то же время с завистью, ибо считают, что молодёжь пользуется большим моим благоволением.

И это только македонцы. А ведь есть ещё греческие пехотинцы, служащие по принуждению и уже тем самым не заслуживающие доверия. Другие эллины, наёмники, служат по доброй воле, но что у них на уме, не возьмётся сказать никто. Союзные и наёмные конники внушают опасение хотя бы потому, что в отличие от пехотинцев имеют возможность в любой момент бросить армию и ускакать, куда им заблагорассудится. Фракийцы и одриссы почти не говорят по-гречески и держатся особняком, а первоклассные бойцы тяжёлой кавалерии из Фессалии смотрят свысока на всех, кроме «друзей», от последних же требуют уважения, которое не всегда даётся. Метатели дротиков из Фракии и Агриании, старые наёмники, прибывшие с нами из Европы, не слишком жалуют новых союзников, таких недавних подданных Дария, как армяне и каппадокийцы, сирийцы и египтяне, ренегатов из Киликии и Финикии, присоединившихся к нам после Исса, и греческих наёмников, первоначально служивших персам. Что уж тут говорить о коннице Пеонии и Иллирии и новой пехоте, прибывшей с Пелопоннеса.

Пусть же все эти люди послушают друг друга. Пусть посмотрят друг другу в глаза.

Я склоняю совет обсудить численное превосходство противника, и спор сближает некоторых из тех, кто раньше и вовсе не имел друг с другом дела. Из недавних соперников формируются группы единомышленников.

Парменион — наш отец; мы находим утешение в его скрупулёзности, дотошности и необъятных познаниях. Язык Птолемея остр, как бритва, он способен преподнести наилучшим образом всё, что угодно. А вот Кратер, будучи превосходным воином, скуп на слова, словно спартанец. Что не мешает ему пользоваться любовью солдат. Пердикку отличают бросающиеся в глаза тщеславие и надменность, но он хорошо знает свою игру. Селевк превосходит всех мужеством, Коэн — хитростью, а Гефестион есть живое воплощение гомеровского героя. О себе, научившись этому от отца, я говорю мало.

Мой кивок, адресованный Лисимаху или, скажем, Симмию, даёт понять, что я желаю услышать их мнение по обсуждаемому вопросу. Особо интересными такие советы делают выступления младших командиров, в первую очередь таких, с кем большинство из собравшихся незнакомы. Некий Ангел, дорожный механик, описывает устройство разработанного им и его подчинёнными моста. Устойчивость ему придают не сваи или якоря (первые обременительны, вторые ненадёжны), а плетёные клети, наполненные камнями. Механик уже испытал конструкцию на Оронте и Иордане, реках с таким же илистым дном, как Тигр или Евфрат, и теперь уверяет, что за день и ночь сумеет навести переправу длиной в шестьсот локтей, способную пропускать не только людей, но и лошадей.

— Нам не придётся возить с собой тяжёлые сваи и громоздкие механизмы для их забивания, — поясняет Ангел. — Сколотить клети мы всегда сможем на месте, из подручных материалов. Донесения подтверждают, что и дерево, и камни имеются там в избытке.

Я предлагаю высказаться Мениду, тысячнику наёмной кавалерии, и Арету из царских копейщиков. Оба они происходят из благородных македонских семей, но данному собранию известны мало, ибо лишь недавно заняли свои посты, прибыв на замену опытным и популярным командирам. Они новички, однако именно от воли и твёрдости таких новичков будет во многом зависеть судьба похода.

Когда Менид, не привыкший держать речь перед столь высоким собранием, запинается, я встаю со своего места, усаживаюсь рядом с ним и, дабы поддержать его, наливаю ему вина, смочить пересохшее горло. В итоге кавалерист вновь обретает голос. Когда он заканчивает, Кратер поощрительно называет его «тёмной рукой», как принято у солдат именовать мастеров военных хитростей. Весь шатёр разражается одобрительными возгласами. Я похлопываю Менида по плечу. Он не подведёт.

Наступает полночь, и я предлагаю собравшимся поздний ужин. Обсуждение между тем продолжается. Главным, при всей нашей уверенности в себе, остаётся вопрос о соотношении сил. Нас пятьдесят тысяч, число же врагов, как говорят, достигает миллиона. Конечно, эта цифра, которую без конца повторяют слуги и лагерные шлюхи, кажется невероятной, но тот факт, что одна лишь вражеская пехота впятеро превосходит по численности всю нашу армию, не подлежит сомнению. А конницы у врага ещё больше.

Под конец, когда совет завершается, Кратер задаёт мне вопрос, который интересует каждого.

— Александр, что из тех средств, которые может использовать против нас враг, заботит тебя больше всего?

Я отвечаю, что у меня только одно опасение: вдруг Дарий уклонится от сражения и убежит.

Шатёр ревёт от восторга.

В Марафе, что в сирийской низине, ко мне прибывает гонец с письмом от Дария. Он предлагает мне земли к западу от реки Галис (во втором письме это пространство расширяется до Евфрата), десять тысяч талантов золота и руку своей дочери. Кроме того, царь просит меня вернуть ему мать, жену и сына, попавших нам в руки при Иссе.

Я отвечаю:

Твои предки вторглись в мою страну и нанесли эллинам и македонцам бедственный ущерб, хотя мы ранее не делали персам ничего дурного. Мой отец, как ты сам похвалялся в письмах, захваченных мною и обнародованных для всеобщего сведения, был убит твоими наймитами, по твоему наущению. Ты подкупаешь моих союзников, склоняя их к измене, и пытаешься втянуть моих друзей в заговоры, цель которых состоит в том, чтобы меня убить. Таким образом, эту войну затеял не я, а ты.

На поле брани я победил сначала тех, кого ты послал против меня, а потом тебя самого и всю твою армию. Поэтому обращайся ко мне не как к противнику, вторгшемуся в твои владения, а как к завоевателю, получившему их по праву войны. Если тебе что-то надо, приди ко мне. Обратись с должной просьбой, и ты получишь не только мать, жену и детей, но всё, чего пожелаешь. Но обращайся ко мне не как равный к равному, а как к Царю Царей и Владыке Азии. Если же ты не признаешь меня таковым и по-прежнему мнишь себя повелителем великой державы, выходи в поле и прими бой. Сражайся, как подобает царю, а не убегай, ибо я всё равно последую за тобой, куда бы ты ни отправился.

Когда я пишу, что отдам Дарию всё, о чём он попросит, это чистая правда. Я не испытываю злобы к этому человеку, а, напротив, уважаю его и готов сделать его своим другом и союзником. Он может получить от меня всё, кроме своей бывшей державы.

Она моя, и её я оставлю себе.

Военный термин «анабазис» означает «марш вглубь страны». Ранним летом, три года спустя после того, как армия перебралась в Азию, начинается наш анабазис, цель которого состоит в поисках Дария.