Уж не Хаунду о таком думать. Почему? Да достаточно в зеркало глянуть на себя любимого. Он сам-то, натюрлих, не неандерталец ли или еще какой австралопитек вместо хомо сапиенс? То-то же.

А, шайссе, хватит про антропологию, думай-думай, образина, что, кто и как тут может оказаться. Тебе не только назад идти, тебе еще, скорее всего, нырять в сам городок, пройдя не меньше его трети. Маленький он, это мутант помнил твердо. Тысяч пятьдесят жило человек, если не меньше, неоткуда взяться просторам, проспектам и десяткам километров. Но ему и того может хватить, пусть он плоть от плоти свихнувшегося мира, не важно. Этой самой плоти, болезненно-странной, безумной и жаждущей тупо набить кишки, в Отрадном может оказаться хоть отбавляй.

Именно так, яволь. Как иначе может обитать здесь херовина с размахом крыльев как у АН-2, м? То-то же… разве что разросшийся лес, от Отрадного и до Черкасс с Подбельском, вполне мог прятать в себе разную животину. Кабанятину-то уж точно. Но то лес, крылатой же паскуде простор нужен.

А с другой стороны – нет худа без добра. Рассмотреть сволочугу Хаунд не особо смог, но точно не птенчик. Года три-четыре живет здесь наверняка, может, залетная, что скорее всего. И раз за это время никто из местных ее не кокнул, то с серьезным вооружением у них швах. И это как раз хорошо.

Взгляд Хаунда замер на небольшой остановке Кота. Хм, думкопф, неужели ты и впрямь полностью скурвился, если считал, что мопед заведется? Вернее, как мопед?

На самом первом повороте, куда он тем временем дошел, стоял, обросший уснувшими цветами, «Урал». Мотоцикл с коляской. И судя по виднеющимся пока хромированным частям, бросили его года как два, до того пользуя на всю катушку. Интересные дела. Ему даже понравилась трехколесная самокатка, такая железная и надежная с виду. Что тут забыл Кот?

Ветер бил в спину, мешал, сбивая запахи. Хаунд успел уловить незаметное движение со стороны когда-то красной пожарной машины впереди. Упал, закрываясь мотоциклом-памятником. Тут же по нему звонко тенькнула срикошетившая пуля. И еще одна. АК Кота бил как по уставу гарнизонной и караульной – двадцать два и двадцать два.

– Не трать патроны, идиот! – крикнул Хаунд. – Они тебе еще пригодятся.

– Хер соси, обезьяна!

– Это вряд ли, – проворчал Пес, немного раздосадованный собственной оплошностью. – Все-таки придется тебе твой отрезать и в рот запихнуть.

Ладно… Будем импровизировать, йа. Идея Кота проста, как лопата. Не вышло шлепнуть врага из засады, будет выжидать, когда тот ошибется. Только Хаунд ошибаться не привык. И не собирался делать такого впредь. Как у нас тут мотоцикл, совсем зарос солями по суставам?

Взад-вперед, попробовать – проворачиваются ли колеса. Выстрелы щелкнули, цокнув по металлу. Одна пуля осталась внутри движка, вторая, скорее всего, снова срикошетила. А Пес, вцепившись в раму, рванул коляску вверх, шипя сквозь зубы, напрягая все мускулы и желая быстрее подставить плечо под люльку. Кот не совался, хотя стрелять начал быстрее, даже зацепив плечо случайным попаданием. Хаунд рыкнул и покатил хрустящую защитную конструкцию назад, к стене, огораживающей какую-то очередную базу. Десять шагов, всего десять.

Последние два метра он пролетел в прыжке, прикрываясь рухнувшим мотоциклом. Упал, перекатившись через плечо, высунул ствол дробовика и шарахнул двумя сожженными патронами. Стена брызнула ответными попаданиями. Легкий топот Хаунд услышал, особо не напрягаясь. Был бы у него нормальный пистолет – хана Коту, даже с одним глазом и плохо работающей правой попал бы. Но не судьба. Пробовать и тратить последние семь пульон не рискнул.

Дурак Кот. Решил переиграть на такой ненужной ему вещи, как плохо устроенная засада. Думкопф, йа. Хаунд прислушался, принюхался. Пора.

Улица лежала впереди, не особо длинная. Заканчивалась небольшой площадью с нефтяной вышкой, торчащей посередине. Справа жилые пятиэтажки, слева кирпичное деловое здание, перед ним пожарка. Кота не видно. Отбежать он успел метров на пятьдесят, значит… значит, нырнул за жилые дома и сейчас или прячется в них, или несется дальше. Шнеллер, шнеллер, майне кляйне думкопф, так интереснее.

Бежать стоило, конечно, но Кот мог пойти на совсем глупый шаг и забраться внутрь дома, найдя открытую дверь в боковушки, и начать стрелять сверху. Пришлось двигаться перебежками, прикрываясь то поваленным рекламным щитом, то пожарной машиной, то легковушками. Их тут стояло штук пять, не меньше. Так себе прятки, но получить пулю в голову Хаунду не хотелось. Из двора впереди густо несло падалью, перебивая все нужные запахи.

Гнилью воняло очень уж сильно. Так, что закрадывались мысли о братских могилах, жертвеннике или точечной массовой инфекции, разом убившей внутри дворика человек десять-двадцать. По спине вдруг пробежали странные холодные мурашки, появившиеся после нового оттенка хреновой симфонии тлена и останков, прущей на него спереди.

– Майн Готт! – Хаунд даже не поверил своим глазам, заглянув внутрь. – Убершайссе, блут дес Херрен!

Божью кровь он вспоминал так редко, что сам удивился сказанному вслух. И понял, что проиграл пари. Йа, даже огорчился. Но такого-то дерьма в городе, так ощутимо помнившем доброе прошлое, Хаунд ожидать никак не мог.

Возможно, зря Кот сунулся именно сюда. В этот городок и этот самый дворик. Вся художественная композиция в стиле сатанинских импрессионистов, встречающая вновь прибывших, так и заявляла об этом.

Наверное, это была очень старая детская площадка. Времен генсеков и пионеров с ноябрьскими парадами рабочих и трудящихся. Выгнутый рыбий скелет лесенки, растянутый стальной язык горки и два барабана с поручнями, чтобы держаться руками и крутить тяжелую сталь ногами.

Прямо сейчас мирное развлечение, привечавшее многих местных детишек, казалось оскверненным алтарем. Злоба, пропитавшая землю вместе с пролитыми литрами крови, витала вполне ощутимо. Неудивительно, что Кот, оказавшийся здесь, шарахнулся в сторону, по стеночке прокрался дальше и, перепрыгивая через капот развалившейся «лады», впечатался в стену. Свежие разломы выжившей штукатурки так и указывали на это.

На лесенке, прикрученные проволокой за руки, висели торсы. Самые настоящие, отпиленные чем-то вроде двуручной пилы половинки людей. С содранной кожей, с обглоданным почти полностью мясом, светлеющие гнутыми ребрами грудин. С почти полностью отвалившимися челюстями, кое-как держащимися на оставшихся связках и ленточках мускулов. Они точно кричали, йа, Хаунд был готов поспорить на что угодно. Такие дела не делаются с наркозом или на мертвых. Так работают сумасшедшие мясники, а им так и подавай побольше криков боли, отчаяния и слез.

На горке, будто насмехаясь над силуэтом колокольни с покосившимся крестом в проломе дальнего дома, растянули женщину. Растянули перевернутым крестом, вниз головой, сломав раскинутые руки. Черные запекшиеся и неровные круги на месте вырезанной груди, густые и грязные рыжие волосы, присохшие к буро-красной грязи у самого конца горки.

Стальные барабаны почти не тронули. На них навешали отрубленные у торсов остатки тел. Вниз срезами, так, чтобы выпали кишки. Их растаскало по всему двору зверье, сумевшее перебороть животный страх перед бессмысленной бойней, оставив только редкие ошметки.