— Благодарю, милорд.

— Мужскую одежду можете унести.

С чувством отчаяния Честити наблюдала, как уносят одежду, с которой она сроднилась. Руки потянулись поддернуть полосатый лиф, но она приказала себе не делать этого. Отец, без сомнения, был бы только порадован.

— Ты ведь знаешь меня, Честити, — холодно сказал он. — Я не терплю ослушания.

— И все же я тебя ослушалась!

— Хм… — Губы графа дернулись, показывая, что он задет. — И ты полагаешь, что победа на твоей стороне?

— Нет. Но и не на твоей тоже.

Он вскинул трость. Девушка сжалась, но он лишь коснулся ее головы.

— Волосы заметно отросли, самое время обрить тебя снова.

Она зажмурилась и стиснула кулаки, чтобы не взмолиться о пощаде. За последние несколько дней она успела подзабыть, как безобразно выглядела бритой.

— Но я могу явить и добросердечие, не только суровость, — сказал граф, меняя тон на ласковый, что ужасало еще сильнее. — Взгляни!

Когда она осторожно открыла глаза, перед лицом покачивался парик. Каштановый, с легким медовым оттенком, поразительно похожий на ее собственную шевелюру в былые времена. Он был очарователен. Честити обратила к отцу настороженный взгляд.

— Да-да, это из твоих собственных волос. — Он приблизил к ней трость, на набалдашнике которой висел парик. — Скажи, где Верити, и я позволю тебе его носить. Сидеть будет отлично, можешь убедиться.

Парик оказался на голове у Честити. Граф надел его осторожно, почти с нежностью, но она против воли передернулась. Вошел Линдли с высоким зеркалом и пристроил его у стены. Граф за плечи подвел девушку к зеркалу, дав возможность полюбоваться на свое отражение. Впервые за долгое время она увидела себя такой, какой некогда была, какой могла быть и теперь. Густые волны волос красиво обрамляли лицо, ниспадали на плечи и совершенно преображали ее…

Парик был грубо сдернут с головы. Честити ахнула, заново осознав весь ужасный эффект своего наряда. Не просто уродина, а уродина без стыда и совести! Она прикрыла грудь и отвернулась, но граф схватил ее руки, завел за спину и резко повернул ее к зеркалу, еще раз показав, как бесстыдно торчат над лифом соски.

Девушка плотно стиснула веки.

— Линдли, румяна!

Как она ни рвалась, как ни извивалась, сорочка была сдвинута с грудей. Что-то холодное, влажное мазнуло по очереди по каждому соску.

— Вполне законченный образ! Можешь полюбоваться.

Честити продолжала сжимать веки до тех пор, пока хватка на запястьях не стала невыносимой. Тогда сквозь пелену слез разглядела, что каждый сосок вместе с кружком теперь пылает алым цветом. Тонкой сорочки все равно что не было.

— Как ты можешь?! — крикнула она. — Ты, родной отец! Ты позволил этому… этому чудовищу до меня дотронуться?

На лице графа не отразилось никакого раскаяния. Он выпустил онемевшие запястья Честити и сделал шаг назад, словно брезгуя ею.

— Ты так долго этого добивалась, что я просто вынужден был пойти тебе навстречу. У тебя было все, что только может пожелать дочь человека богатого и знатного. Я пытался устроить твое будущее, но у тебя нет ни доверия к родному отцу, ни чувства долга, ни простой признательности. Ты упорствовала в непослушании и теперь пожинаешь плоды. Эти румяна не так-то просто смыть, но не волнуйся, мы найдем применение твоему новому облику.

Честити молчала, отлично зная: что бы он ни задумал, добра не жди. Граф достал из нагрудного кармана часы, открыл и справился о времени.

— Четверть девятого. У тебя есть три четверти часа. Если скажешь, где Верити, можешь отправляться на все четыре стороны. Если нет, в девять часов перекочуешь в бордель ниже по реке. Мадам с восторгом присовокупит к своему выводку девиц такой аппетитный кусочек, как ты. Она заверила, что оставит тебя для самых «интересных» клиентов. Знаешь, что это значит? Еще совсем недавно я был уверен, что ты понятия об этом не имеешь. Теперь уже вряд ли. Я имел неосторожность предоставить тебя самой себе, и кто знает, какие приключения тебе довелось пережить…

— Ты не поступишь так со мной!

— Отчего же? Чем недостойная дочь, лучше уж никакой.

Глаза его казались мертвыми, безжизненными, и Честити вдруг припомнила слова Верити о том, что отец выжил из ума. Вопреки страху она ощутила облегчение, потому что, невзирая ни на что, он всегда был человеком слова. Выяснив, где Верити, он отпустит ее, не зная, что полученные сведения уже не представляют никакой ценности, что сестра далеко от Винчестера и от дома Гарнетов. Он ведь понятия не имеет, что есть еще третье лицо — Син Маллорен.

— В знак добрых намерений оставляю тебе этот парик, — сказал граф и отвернулся, как если бы собирался уйти.

Честити едва не рухнула на пол от безмерного облегчения.

Он протянул руку к дверной ручке, Честити вздохнула, и отец отдернул руку.

— Я ничего не забыл, Линдли?

Вопрос был риторический, и секретарь промолчал. Граф вернулся.

— Разумеется, я забыл. Забыл о том, что пообещал дочери примерное наказание за проступки последнего времени.

Девушка задрожала. Страх ее вернулся с удвоенной силой, и это не укрылось от зорких глаз графа.

— Давай-ка посчитаем эти проступки. Ты самовольно покинула домик няни — раз. Расхаживала в мужской одежде — два. Разжилась деньгами — три. Хотелось бы знать, каким образом. Не скажешь? Ну и не надо. Помогла скрыться сестре и тем самым подвергла опасности ее и ребенка — четыре. Напропалую дерзила мне — пять. Упорствуешь в своих заблуждениях — шесть. На колени!

— Нет, будь ты проклят!

Девушка снова огляделась, словно каким-то чудом в пределах ее досягаемости могло оказаться орудие защиты. Но комната оставалась пустой.

— Употребляешь выражения, недопустимые для женщины нашего круга, — семь. Линдли!

Секретарь охотно шагнул вперед. В тот первый раз, смятенная и перепуганная, Честити покорилась сразу, наивно полагая, что дочернее послушание не зависит от того, на чьей стороне правда. Теперь она с болью понимала, что в происходящем нет и следа праведного отцовского гнева, что она в руках безумца, одержимого жаждой мести. В своем отчаянном и безнадежном сопротивлении она даже сумела впиться зубами в руку Линдли, и хотя в конце концов он больно заломил ей руки за спину, а голову зажал под мышкой, она продолжала биться, пока не лишилась сил.

Юбки были вздернуты вверх, холодный воздух овеял ноги и ягодицы. Честити яростно закричала — то, чего она больше всего боялась, вот-вот должно было случиться. Резкий рывок за руки заставил ее захлебнуться криком.

Трость хлестнула по ногам выше колен.

— Я вколочу тебе в кожу и плоть то, что никто — слышишь? никто! — не смеет бросать мне вызов!