—    Это не Блэз, а его сын.

—   Тот богатый маленький комми...

—    Друг Дианы, не забывай.

—    Тебе не очень-то везет с зятьями, а?

В коридоре, куда он вышел из сенатского крыла Капитолия, его обняла Айрин Блок.

—  Cher ami! [423]—звенел ее голос. На них глазели туристы.— Ну что за выборы! — Она держала его за запястья, словно он мог вознестись на небо, как святая Тереза.

—    Цицерон сказал, что жизнь похожа на театр...— Но она не дала Бэрдену закончить.

—    Столько милых друзей потерпели поражение! Бедный сенатор Лукас, этот святой, и он должен теперь уйти!

—    Мы все должны уйти, Айрин. Я опаздываю, меня ждут.

—    Но выникогда не уйдете. Я хочу сказать, что вы ведь останетесь в Вашингтоне?

—    Конечно, где же мне еще быть? Где еще могу я заработать на жизнь? — Но и эта патетическая нотка успеха не имела. Она его не слушала.

—    Знать, что вы здесь,— это так помогает жить! Вы не знаете, где найти сенатора Тафта?

Бэрден сказал, что он об этом не имеет ни малейшего представления.

—    В его канцелярии мне сказали, что он в зале заседаний. Вы, конечно, видели результаты последнего опроса? — Ее глаза, ищущие сенатора Тафта, смотрели мимо него.

Бэрден покачал головой и воровски высвободил одно запястье.

—     На Тафте остановили свой выбор практически все республиканские лидеры, а это означает, что он наверняка станет кандидатом в президенты.

Она нахмурилась, когда в сопровождении какого-то ирландца мимо прошествовал приземистый улыбающийся сенатор Маккарти.

—    А как же генерал Эйзенхауэр?

—     У него нет никаких шансов,— решительно отрезала Айрин.— Они его не любят, и я его не люблю. Вы читали, что написал о нем вчера Гарольд Гриффите? Даже онотвернулся от Эйзенхауэра, а вы знаете его пристрастие к военным.

—     Меня ждет Питер Сэнфорд.— Бэрден высвободил второе запястье.

—    Comme il est mechant [424],— сказала она весело.— Вы должны как можно скорее навестить меня: мы будем пить чай a deux [425].— Она многозначительно улыбнулась и потрепала его по щеке своей изящной лапкой.— Но только после января: до тех пор я ангажирована.

Питер сидел один в приемной, читая книжку в мягкой обложке, которую он с виноватым видом запихнул в карман при появлении Бэрдена, но с таким расчетом, чтобы сенатор успел заметить ее название, это были «Статьи федералиста» [426]. Бэрден уже замечал, что с тех пор, как началась война, интерес к прошлому Америки пошел на убыль, во всяком случае вне академических кругов. Для большинства история начиналась теперь с Нового курса, и всякое упоминание о старой республике вызывало нескрываемое раздражение у тех, кто стремился к реформам в настоящем и к совершенству в будущем,— категория людей, к которой Питер явно не принадлежал.

—    Где миссис Блейн?

—    Сказала, что уходит завтракать.

—     Я всеми покинут. Вы видите меня среди руин Карфагена. Задумайся о моей судьбе, и ты поймешь, что только последний день может быть счастливым.

—     У вас меланхолическое настроение,— понимающе улыбнулся Питер и вслед за Бэрденом вошел в кабинет. В центре его стоял огромный ящик, наполовину набитый книгами.

—     Вы же пробудете здесь еще три месяца...

—     Ну и что...— Бэрден развалился на кожаном диване.— Я хочу уйти незаметно, воровски, постепенно. И в тот день, когда истечет мой срок, я исчезну так, что этого никто не заметит.

—     Вы боитесь жалости?

—    Разве я один этого боюсь?

—    Жалости не боятся женщины. И некоторые мужчины.— Питер показал Бэрдену газету, раскрытую посередине.— Вот он, ему рассказывают о результатах выборов.

Бэрден без всяких эмоций посмотрел на фотографию. Клей в форме полковника пожимал руку генерала Макартура, который торжественно поздравлял «новоизбранного сенатора». После утверждения его кандидатуры в июне полковник Овербэри отбыл в действующую армию в Корее. Фронтовой офицер Первой американской механизированной дивизии, полковник Овербэри отказался вести предвыборную кампанию, заявив, что «народ моего штата уже знает, на какой позиции я стою. Как солдат, я не вправе сказать что-либо, кроме того, что грязное дело нужно довести до конца, и я в меру своих скромных сил делаю все возможное».

Бэрден выпустил из рук газету.

—    Он выиграл.— Пожалуй, это было одновременно и самое меньшее, и самое большее, что он мог сказать.

Питер кивнул; его огромное тело едва умещалось в кресле-качалке.

—    С его стороны это было гениальное решение — вернуться в армию. Будет смешно, если он станет теперь настоящим героем только для того, чтобы опровергнуть твою статью.— Бэрден поймал себя на нелепом ощущении, что ему хочется нападать на Питера и защищать Клея.

—   К счастью, до этого не дойдет. Большую часть времени он проводит в штабе, но кто узнает об этом? Особенно после всех тех фотографий, где он запечатлен в бою. Очевидно, он собирается оставаться в Корее до января. И тогда, овеянный славой, он вернется, чтобы занять свое место в сенате.

—   Из него получится хороший сенатор.— Бэрден почти верил тому, что говорил.

—   Хороший?

Недоумение Питера раздражало Бэрдена.

—   Да, хороший. Он честолюбив и поэтому должен быть хорошим.

—   Или по крайней мере не быть особенно плохим.

—   Он, конечно, будет усердным...

—   Или делать вид.

—   Этотоже требует усердия.— Бэрден засмеялся вопреки своему страданию.— Ты должен быть снисходительным. Нет ничего труднее для современного политического деятеля, нацелившегося на Белый дом, чем выглядеть занятым, не делая на самом деле ничего за что потом придется отвечать. Он будет стараться изо всех сил, уверяю тебя.

—   Для себя самого.

—   Это естественно.

—  Тогда мне бы хотелось, чтобы нами правили неестественные люди.

—  Управляли?В этом доме никто не управляет! — взорвался Бэрден. Наконец он сказал правду.— Это никому не по плечу. Когда я впервые пришел сюда, сенатор, который хотел что-то осуществить, мог добиться успеха, если проявлял должное старание. А теперь? Мы голосуем «за» или «против», и эти наши «за» и «против», как правило, можно совершенно точно рассчитать заранее. Хочешь верь, хочешь нет, но действительно было такое время, когда законодательство исходило от конгресса. Я сам когда-то написал закон, ставший законом страны. Теперь же мы получаем законы готовыми — работа тысяч юристов всотнях учреждений,— и никто здесь даже не читает того, что мы одобряем или отвергаем.

—   Это никому не по плечу.

—   Именно.

Питер