Он прекрасно видел, что комиссара раздирает нешуточнаявнутренняя борьба. Ему не хотелось связываться с родными влиятельного деТревиля – но, с другой стороны, названные гасконцем имена произвели не менеесильное впечатление. К тому же взгляд комиссара то и дело обращался к ящикустола, где так уютно покоились сорок луидоров прошлогоднего чекана…

– Быть может, следует послать за мадам Луизой? –спросил д’Артаньян с таким видом, словно эта догадка осенила его только теперьи он вовсе не посылал Планше полчаса назад с поручением еще и к Луизе, чтобыпроворный малый подробно растолковал, каких показаний ей следует держаться.

– Вы полагаете?

– Я уверен, она подтвердит мой рассказ во всехдеталях, – заверил д’Артаньян. – К тому же… Коварство этого злодея,Бриквиля, уже не вызывает сомнений, как и его разбойничьи повадки. Боюсь, какбы он и ей не повредил…

– Луизе? – рявкнул комиссар с таким видом, чтокое-какие подозрения д’Артаньяна вновь ожили и даже укрепились. – Ну, яему покажу! Я ему пропишу… итальянский манер! Ага! Слышите? Я не я буду, еслиэто не нашего голубчика волокут!

В самом деле, в приемную ввалилась толпа стражников, увлекаяза собой г-на Бриквиля, связанного по рукам и вдобавок обмотанного толстеннойверевкой, как болонская колбаса. Незадачливый рогоносец грозно вращал глазами,ругался, плевался, как дикий турок, что есть мочи упирался и поносил своихгонителей, как только мог, – но бравые стражи закона, поддавая ему тычки вшею, одолевали как числом, так и умением.

Следом, уже самостоятельно, как и подобает пришедшей заправосудием пострадавшей стороне, появилась очаровательная Луиза,простоволосая, как древняя вакханка, в растерзанной одежде, с явственнонаблюдавшимся под правым глазом тем сомнительным украшением, которое ни однаженщина не стремится добровольно заполучить.

Картина была достойна кисти великого живописца СальватораРозы – в тусклом свете казенных масляных плошек сверкали алебарды и шпагистражников, взъерошенный Бриквиль, словно только что изловленный дикий леснойчеловек, нечленораздельно рычал и сверкал глазами с таким видом, словно ивправду сожрал бы сырьем всех до единого присутствующих; распущенные волосы иполуприкрытые корсажем прелести Луизы являли собою приятный контраст собшарпанными стенами, неряшливыми стражниками и монстрообразным арестантом – ав центре с видом оскорбленной добродетели помещался д’Артаньян, воздевший очигоре, словно христианский мученик древних веков на арене со львами.

С прискорбием стоит отметить, что гасконец ввиду неполнотысвоего образования (так мы деликатно поименуем полное отсутствие такового)вовсе не усматривал никаких ассоциаций меж происходящим и живописными полотнами– ну, а остальные, между нами, были ему под стать…

Комиссар, видя, что ускользнувшая было дичь вновь угодила внадежные силки, звучно откашлялся и протянул:

– Те-те-те, любезный Бриквиль… Я уж было распрощался снадеждой увидеть вас вновь, но вы, похоже, часу прожить не можете, чтобы ненарушить законов Французского королевства… На сей раз вы у меня так просто неотделаетесь…

– Я?! – завопил Бриквиль, потерявший последниеостатки благоразумия. – Да это самый настоящий заговор! Вы с этимвертопрахом определенно стакнулись! Или он вам заплатил? Это я – пострадавший,слышите, я! Я изловил этого вот потаскуна со своей женушкой прямо в постели, ион голышом сбежал через окно!

Д’Артаньян кротко сказал:

– Господин комиссар, я не собираюсь ничего говорить всвою защиту… посмотрите на меня и сами решите, похож ли я на человека,застигнутого в чьей-то там постели и голышом сбежавшего через окно… По-моему,нисколечко.

– Да ваша одежда до сих пор валяется в моейприхожей! – возопил Бриквиль.

– Ах, вот даже как… – скорбно вздохнулд’Артаньян. – Вы в мое отсутствие вломились в занимаемую мною комнату,утащили оттуда запасную мою одежду и где-то там бросили, надо полагать… Кого выхотели провести, глупец? Одного из лучших полицейских комиссаров Парижа?

– Вот именно, вот именно, – сказал польщенныйкомиссар. – Госпожа Бриквиль, правда ли, что ваш муж с некими сообщникамипытался ограбить вашего жильца?

– Ну конечно, сударь, – всхлипнула Луиза. –Они бы непременно зарезали бедного господина д’Артаньяна, но он попросил у нихразрешения прочесть последнюю молитву, а сам, выйдя в другую комнату, отважновыбросился в окно…

С точки зрения д’Артаньяна, эта ее импровизация быласовершенно ненужной деталью, но сказанного не воротишь…

– И ваш жилец был одет?

– Ну конечно же! Кто садится ужинать голым?

– Все обстоятельства не в вашу пользу, Бриквиль, –сказал комиссар с видом проницательным и грозным. – Ваш жилецсвидетельствует против вас. Ваша жена свидетельствует против вас. Соседскиеподмастерья свидетельствуют против вас. А это неспроста…

– Потому что вы все тут в сговоре! – взревелБриквиль. – Знаете, что мне сказала эта потаскуха, когда я ее немногопоучил по праву мужа? Что она непременно со мной разведется и выйдет замуж заэтого гвардейского хлыща! (Д’Артаньян невольно содрогнулся от страха передподобной перспективой.) А если для этого понадобится засадить меня в тюрьму,сказала эта шлюха, она и засадит, поскольку вас, де Морней, с ней связывают…

Комиссар с грохотом обрушил на стол кулак, а перехватившийего взгляд стражник проворно отвесил арестованному увесистый подзатыльник,отчего тот замолчал, и тайны, оглашение коих, безусловно, могло нанести ущерботдельным представителям доблестной парижской полиции, так и осталисьнепроизнесенными.

– Положительно, Бриквиль, вы закоренелыйпреступник, – сказал комиссар свирепо. – По-моему, вас следуетнезамедлительно…

– Господин комиссар! – торопливо воззвал д’Артаньян,вдруг сообразивший, что свобода Бриквиля и его собственная свобода оказалисьпричудливым образом связаны, поскольку тюремное заточение ресторатора неминуемовлекло угрозу законного брака гасконца с Луизой. – Я вовсе не жажду никрови, ни мести. Господин Бриквиль, бедняга, попросту поддался соблазну, видзолота затмил ему разум… Мало ли что в жизни случается, даже святые поройподдавались искушению… Сдается мне, я был бы вполне удовлетворен, если бы выпрочитали господину Бриквилю суровую нотацию и убедили его больше так неделать… К чему лишать человека свободы, если всегда можно дать ему шансисправиться? Будем великодушны, как истинные христиане, простим бедняге егоневольное прегрешение…

Комиссар смотрел на гасконца хмуро и насмешливо, и у д’Артаньянасоздалось впечатление, что его видят насквозь. Простодушный полицейский –вообще явление редкое, особенно в столице. Оставалось надеяться лишь на то, чтосодержимое верхнего ящика стола сыграет свою роль.

– Ну, если подумать… – начал комиссар.

– Заклинаю вас, простите этого бедолагу! –воскликнул д’Артаньян. – Лишь бы он сделал для себя урок на будущее…