Подходят Пстыго, Перепелица, Святковский. Докладываю командиру о выполнении задания. Чувствую, что Пстыго хочет еще о чем-то спросить, но пока молчит, укоризненно бросая взгляд на Святковского. «Вот, Андрей Григорьевич, бывает и так: один летчик говорит, что лететь на машине нельзя, а другой на ней летит и нормально возвращается назад», – бросая взгляд на инженера, произносит Пстыго. Перепелица, помолчав, делает характерную для него гримасу, которую трудно передать словами, разводит в стороны руки и поддакивает ему: «Да, товарищ командир, бывает». С красным от переживания лицом подходит Святковский: «А на взлете, Лазарев, у вас мотор нормально работал? У меня была небольшая тряска». – «Да нет, – отвечаю, – все было нормально. Может, вы его не прогрели как следует, поэтому и трясло». – «Я не новичок, чтобы не понимать этого», – сердито отрезал Святковский и отошел. Ушли со стоянки и Пстыго с Перепелицей.

Поняв, чем был вызван мой полет на самолете Святковского, решил его немного разыграть. Подхожу к нему и предлагаю поменяться машинами, зная заранее, что он на это не пойдет. «Я вас понял, не вам со мной шутить», – резко отрезал Святковский, давая понять, что больше не желает со мной говорить. Этот разговор у меня с ним был первым и последним. На следующий день он из полка убыл. Куда его перевели – не знаю. Встретившись с Иваном Ивановичем после войны, я вспомнил в разговоре о Святковском. «Я его выпроводил из полка за трусость. Сказал ему об этом прямо в глаза. Далось мне это нелегко. Большим защитником у него был начальник штаба дивизии Камынин. Он никак не хотел его отстранения под предлогом, что я еще недостаточно изучил личный состав полка. До моего прихода в полк Святковский был на хорошем счету среди командиров эскадрилий. И только после того, как я доказал Камынину, что Святковский боится летать на боевые задания, он согласился со мной».

За несколько дней до того полета мне пришлось вынужденно сесть на аэродроме истребителей Березки. Коротая время у самолета в ожидании прибытия ко мне техников из нашего полка, я обратил внимание на шедшего необычной походкой человека в летной форме с тросточкой в руке. Или у него ноги болят, или просто форсит. Скорее всего, это не летчик, а инженер полка или старший техник эскадрильи, подумал я. Один из техников заметил, что я периодически посматриваю на него. Подойдя ко мне, он сказал: «Это Маресьев, наш комэск. Не на своих ногах ходит. Ему их отрезали. Летает с протезами, да еще и фрицев сбивает». В то время я еще не знал о нем. Не думал, что в нашей стране есть такие люди. Подумал: «Маресьев и Святковский – оба летчики, но какая большая разница между ними. Насколько они противоположны по духу, мышлению, сознанию! Маресьев без обеих ног, инвалид в полном смысле этого слова. Но он проявляет героизм, на который способен не каждый. Он не может отсиживаться в тылу и ждать конца войны. А другой – Святковский. Может, после ухода из полка он и изменился, но в памяти остался тем, кем был до ухода».

Затянувшаяся ненастная погода вынудила командование полка включать в боевой расчет летчиков, имевших наибольший боевой опыт, поэтому среди них возросли потери. Естественно, это не могло не сказаться на их настроении. Многие из нас были суеверными и не скрывали этого. Кто во что только не верил. Я же летал, рассчитывая не на счастливую фортуну, а с мыслью: чему быть – того не миновать. Убьют так убьют, что поделаешь. В любом полете чувствовал себя спокойно. Как только взлетал, знал, что успешное выполнение полета зависит только от меня. Моя боевая работа не осталась незамеченной. Нередко меня отмечали на полковых разборах полетов. На партийных собраниях часто выбирали в президиум, хотя я был еще кандидатом.

На стоянках самолетов, у столовой, на КП полка появились фанерные щиты со служебной и агитационно-пропагандистской информацией. Обычно я на них не обращал внимания и никогда не читал текстов, считая, что все они примерно одинаковы на всех аэродромах. Но вот однажды выхожу с КП полка и вижу красиво оформленный щит. Машинально прочитал текст, написанный рукой мастера на все руки техника по фото Щербины. Там было написано: «Летчики! Летайте бить врага так, как это делает Лазарев!» Вот это да! Меня ставят в пример. Вот уж не думал об этом. Чувствую, как горят щеки. Осматриваюсь вокруг – не видит ли кто. А то ведь подумают, что любуюсь собой. Волнение улеглось после того, как увидел подобные листки с именами других летчиков и работников инженерно-авиационной службы, среди которых были фамилии Лобанова, Остропико, Лобастова, Струнина, Ющенко, Соболевского, Панкова, Тарновского, Огородниковой, Тырышкиной, Червяковой и других.

Перед нашим армейским праздником – Днем Красной Армии – опять лечу на разведку. На этот раз с Женей Медведевым. Нам предстояло выяснить, что делается на дороге Полоцк – Улла. Летели без прикрытия при десятибалльной облачности с высотой нижней кромки 250 метров. На подходе к Улле выскочили на аэродром истребителей, где базировались ФВ-190. При нашем появлении дежурная пара, поднимая винтами снежные вихри, пошла на взлет. Как только Медведев это увидел, тут же отвернул в сторону и нырнул в облака. Я в это время атаковал еще не успевших оторваться от земли «фоккеров». Выпустил по ним РСы и дал несколько очередей из пушек и пулеметов. Проскакиваю невзлетевшую пару. Выхожу на Уллу и иду дальше по маршруту, просматривая дорогу и прилегающую к ней местность. Жду Медведева. В облаках он летать не умеет, и если сразу из них не выскочил, то мог потерять пространственную ориентировку, сорваться в штопор и погибнуть. Думая об этом, я все-таки не терял надежды встретиться с ним, но чем дальше уходил от Уллы, тем меньше оставалось надежд. Так все и получилось. Женю я не встретил, и домой он не возвратился. Не было известий и о его пленении. Наиболее вероятно, что он погиб вместе со своим воздушным стрелком Чернышевым.

Летчик Медведев отличался своеобразным характером. Он был медлительным флегматичным человеком, державшимся особнячком. Уроженец Пензенской области. До армии успел обзавестись семьей, имел ребенка. На гражданке работал диспетчером на железной дороге. До прихода в полк он окончил Ульяновское танковое училище. Воевать на танке не захотел. Имея летную книжку, в которой были аэроклубовские записи о полетах на самолете У-2, он каким-то образом сумел попасть в 12-й зап, где научился летать на Ил-2. Оттуда пришел к нам. Находясь у нас в эскадрилье, ничем себя не проявил. Ему не доверяли водить даже пару. Любил выпить. При усложнении обстановки во время полета терялся, принимал неверные решения. Когда мы базировались в Туле, он при отработке маневра «ножницы» столкнулся с Вороновым. Во время «блудежки» Сеничкина под Брянском бросил группу и, запаниковав, при посадке в районе Жиздры полностью разбил целый самолет. Машину пришлось списать как боевую потерю.

При возгорании ВАПа с фосфором он хотел выброситься из самолета, находившегося над территорией противника, и только мое вмешательство спасло его от плена. За две недели до последнего вылета у него произошла авария, в которой он со стрелком чудом остались в живых. Что явилось ее причиной, не буду разбирать. Их несколько. Было определенное стечение обстоятельств. Незадолго до полета выпал небольшой снег, накрывший полосу. Под воздействием мощных воздушных вихрей, создаваемых винтами взлетавших самолетов, снег образовал плотную мглу, в результате чего видимость снизилась до нескольких метров. Пробежав несколько метров, впереди идущие самолеты полностью скрывались от взоров летчиков, находившихся на старте в готовности к взлету.