— Мне тоже нравится этот плакат. Чтобы такое сделать, нужно куда больше усилий, чем кажется.

— Точно, — подтвердил Томми. — Мне говорили, что не одна неделя на это уходит. Может, и не один месяц. Люди ночами трудятся иногда, вкалывают и вкалывают, пока все не выйдет как надо.

— Очень легко, — сказала я, — критиковать, когда просто промахиваешь мимо.

— Легче всего на свете, — согласился Томми.

Рут, ничего не говоря, все смотрела и смотрела вперед на пустую дорогу. Потом я сказала:

— Кстати, о плакатах. Я тут заметила еще один, когда мы ехали из Кингсфилда. Вот-вот он опять будет — теперь на нашей стороне. В любой момент может появиться.

— Что за плакат? — спросил Томми.

— Увидишь. Скоро он опять будет.

Я посмотрела на Рут, сидевшую сбоку от меня. Сердитыми ее глаза мне не показались — только настороженными. В них даже и надежда, пожалуй, читалась — надежда на то, что плакат, когда он возникнет, окажется совсем безвредным. К примеру, напоминанием о Хейлшеме, в таком вот роде. Я видела все это по ее лицу: оно блуждало от выражения к выражению и ни на одном не могло остановиться. Взгляд при этом был все время устремлен вперед.

Я сбросила скорость и затормозила, свернув на неровную, поросшую травой обочину.

— Почему мы встали, Кэт? — спросил Томми.

— Потому что отсюда лучше всего видно. Ближе будет слишком высоко.

Мне слышно было, как Томми сзади нас ерзает, стараясь разглядеть все как следует. Рут не шевелилась, и я даже не могла понять, смотрит ли она на плакат вообще.

— Да, конечно, это не совсем то же самое, — сказала я чуть погодя. — Но похоже все-таки. Офис с открытой планировкой, динамичные сотрудники, улыбки на лицах.

Рут молчала, но Томми сзади отозвался:

— Я понял. Ты про офис, на который мы тогда ездили смотреть.

— Не только, — сказала я. — Еще и про рекламную картинку. Мы ее нашли на дороге. Вспоминаешь, Рут?

— Что-то не очень, — тихо ответила она.

— Да ладно тебе. Ты знаешь, о чем я говорю. О журнале, который валялся на дороге. Около лужи. Он тебя страшно заинтересовал. Забыть ты не могла, не прикидывайся.

— Да, кажется, было такое.

Голос Рут упал почти до шепота. Тяжелый грузовик, проезжая, заставил нашу машину завибрировать и на несколько секунд заслонил рекламный щит. Рут наклонила голову, словно надеялась, что грузовик сотрет изображение навсегда, и не подняла взгляда, когда плакат опять стал хорошо виден.

— Странно сейчас обо всем этом думать, — сказала я. — Помнишь, сколько ты рассуждала на эту тему? Что будешь когда-нибудь работать в таком вот офисе.

— Да, точно, потому-то мы тогда и поехали, — сказал Томми, как будто только что вспомнил. — В Норфолк, искать твое «возможное я». Женщину, которая работала в офисе.

— Тебе не кажется, — спросила я Рут, — что тебе стоило попробовать это выяснить? Да, ты была бы первая. Первая, о ком мы знали бы, что ей такое разрешили. Но чем черт не шутит. Ты ни разу не задумывалась, что было бы, если бы ты попыталась?

— Как я могла попытаться? — Рут было еле слышно. — Это мечта у меня такая была. Вот и все.

— Но попробовать хотя бы выяснить. Мало ли — а вдруг разрешили бы?

— Правда, Рут, — сказал Томми. — Попытку сделать, может, и стоило. Ты ведь все время об этом рассуждала. Кэт, по-моему, права.

— Я не все время об этом рассуждала, Томми. Во всяком случае, я такого не помню.

— Нет, Рут, Томми верно говорит. Попытаться хотя бы следовало. Тогда при виде такого плаката ты сразу вспомнила бы, что хотела этого и выясняла по крайней мере…

— Как, скажи на милость, я могла это выяснить?

В первый раз за весь разговор голос Рут отвердел, но потом она вздохнула и опять опустила взгляд. После этого Томми проговорил:

— Ты часто высказывалась в том смысле, что к тебе может быть особое отношение. Оно и правда могло, наверно, быть. Спросить, по крайней мере, надо было.

— Так, допустим, — сказала Рут. — Ты говоришь — спросить. Но как? Куда я должна была обратиться? Не могла я ничего ни спросить, ни выяснить.

— А все-таки Томми прав, — не уступала я. — Если ты считала, что заслуживаешь особого отношения, тебе следовало хотя бы спросить. Разыскать Мадам и спросить.

Едва я это сказала — едва упомянула про Мадам, — я поняла, что совершила ошибку. Рут подняла на меня глаза, и я увидела на ее лице вспышку торжества. Это бывает иногда в фильмах: один навел на другого пистолет и заставляет его делать всякие вещи, потом вдруг какая-то оплошность, борьба — и пистолет уже у второго. И этот второй, еще не до конца веря своему счастью, пронзает первого сияющим взглядом, который сулит все виды отмщения. Примерно так вдруг посмотрела на меня Рут, и, хотя я ничего не сказала об отсрочках, я произнесла слово «Мадам», и мне ясно было, что теперь мы находимся на совершенно иной территории.

Рут увидела, что я в панике, и повернулась на сиденье ко мне лицом. Я готовилась отразить ее атаку, говорила себе, что мне все равно, с чем она на меня двинется, ведь времена, когда она могла вить из меня веревки, давно прошли. Я говорила себе все это и потому совершенно не ожидала услышать то, что услышала.

— Кэт, — сказала Рут, — я никак не могу рассчитывать, что ты меня простишь. Я даже думаю, что тебе не надо этого делать. Но все равно я прошу у тебя прощения.

Я была так этим поражена, что ничего не сумела вымолвить, кроме слабенького:

— За что?

— За что? Ну, для начала за то, что я все время лгала тебе насчет твоих желаний. Помнишь — ты тогда мне говорила, что иной раз готова этим заниматься чуть не с кем угодно.

Томми опять пошевелился на заднем сиденье, но Рут теперь, подавшись вперед, смотрела на меня в упор, как будто в машине не было никого, кроме нас двоих.

— Я видела, как ты этим обеспокоена, — продолжала она. — И я должна была тебе объяснить. Должна была сказать, что со мной происходит в точности то же самое. Сейчас, конечно, ты все это и так понимаешь. Но тогда не понимала, и я обязана была тебе сказать. Что, несмотря даже на отношения с Томми, я иногда не могла удержаться и делала это с другими. С тремя по меньшей мере, пока мы были в Коттеджах.

Говоря все это, она по-прежнему не смотрела в сторону Томми. Но как пренебрежение это не выглядело — просто она все силы бросила на то, чтобы ее слова до меня дошли, и прочее потеряло значение.

— Несколько раз это на языке у меня вертелось, — сказала она. — Но я промолчала все-таки. Даже тогда, в то время я сознавала, что когда-нибудь ты все это вспомнишь, поймешь и обвинишь меня. Сознавала — но ничего тебе не говорила. Нет никаких причин, чтобы ты когда-нибудь простила меня, но я все же прошу тебя об этом, потому что…