Попутно решая проблемы самостоятельного существования, Ростик пытался разведать берег. И вот тут у него случилась, пожалуй, самая главная неудача. Он даже не очень-то и понял, почему так вышло. Скорее всего потому, что в Лео у него как-то слишком уж изощренно работали мозги, а может, как раз наоборот – совсем не изощренно и даже глуповато… с точки зрения обитателей суши.

Оказалось, что, несмотря на все признаки близкой цивилизации и даже некоторые следы дорог, которые с трех сторон подходили к пристани, никаких поселений поблизости не имелось. То, что Рост принял за пирамидообразный город, высовывающийся над деревьями, оказалось… В общем, это была, конечно, пирамида, ступенчатая, сложенная из блоков каменного литья, но она выглядела древней, и главное – была совершенно пустой. В ней не было ни стражи, ни наблюдателей, не было даже близкого жилья. Она просто стояла в паре километров от реки и старела себе понемногу.

Ростик даже решил, что этот знак больше нужен тем самым кваликам в караване кораблей, но не местным жителям, обитающим на берегу.

Чтобы перед ними, если у него все-таки случится такая встреча, не выглядеть совсем уж дикарем, он сделал себе из травы длинную, до колен, юбку и сплел простенький, в виде косицы ремень, который удерживал ее на бедрах, а потом, от неспособности придумать ничего лучше, сплел еще один, на который привесил прямо через плечо свой нож. Таким образом Ростика было и видно сразу, что выдавало в нем представителя все-таки разумной расы, и он легко контролировался любым представителем Широв, потому что висел на виду… Если бы эти самые Ширы хоть где-нибудь ему встретились.

На третий день, осмелев от полной безнадеги своего пребывания на этом берегу, Ростик двинулся вглубь, хотя и очень не хотел этого делать. Все-таки быть поближе к воде, к реке, к Левиафану и Михайлову во втором гиганте, представлялось со всех сторон безопасней. Он прошагал уже километров десять по довольно сложным дугам, иногда возвращаясь к воде, иногда уходя от нее, когда вышел на нормальную тропу. И, в отличие от тех дорог, которые подходили к пристани, она выглядела часто используемой. Ростик даже порадовался ей немного. Ровно до того момента, пока не набрел на высокий каменный столб, на верхушке которого разместился чей-то чудовищный рогатый череп.

Вот тогда-то Рост задумался не на шутку – а стоило ли бродить тут? Существа, изобретающие такие вот дорожные указатели, явно не относились к мирному, как казалось Ростику ранее, племени Шир Гошодов, более того, они намекали на свою жестокость и опасность для такого беззащитного путешественника, каким Ростик сейчас являлся. Но вот что его заинтересовало более всего – стоя рядом с этим столбом, или стелой, Рост определенно чувствовал, что на него каким-то образом падает, словно свет несильной лампы, чье-то внимание. Тогда он решился.

Усевшись поудобнее, он принялся медитировать – сильно, без ограничений, как бывало с ним, когда он пробовал о чем-либо договориться с Фопом. Он сидел подле этой стелы и вызывал к себе кого-нибудь, кто сумеет с ним договориться. Просидев с полдня, с трудом освободившись потом от слишком глубокого погружения в этот мир, так в нем ничего и не разобрав, словно он пробовал разгадать головоломку, детали которой были разбросаны на десятки окрестных километров, он поднялся, размял ноги и… вернулся к реке. Решение он принял простое – если до утра следующего дня никто в этих краях не появится, он просто отсюда уйдет и попробует найти других обитателей Гвинеи.

А под утро к нему пришли. Он понял это сразу и тогда, еще в темноте, чтобы не волновать посетителей, разжег костер. Это был знак – если ты друг, тогда обозначишь себя, а если нет… Тогда приходилось думать о том, чтобы побыстрее удрать в воду, к Левиафану и под защиту Михайлова. Тот, кто прочитал Ростика в его медитации, это неплохо понимал и, пожалуй, немного напряженно ждал.

Далее незнакомцы повели себя вежливо, неожиданно они тоже запалили костер, довольно большой, настолько, что его свет отлично пробивался сквозь листву. А Ростик, еще раз внутренне порадовавшись, что он взял именно этот нож, в навершье рукояти которого было встроено кресало, и пожалев, что в Лео нельзя было взять такую необходимую штуку, как плащ, решил, что уж эту ночь он выдержит, благо, скорее всего, она должна была оказаться последней.

Поутру, когда и солнышко уже пригрело, хотя Росту это тепло после ледяной ночи показалось не самым пылким, к его бивуаку вышли сразу пятеро… Он внутренне дрогнул и даже приготовился бежать к реке. Как он удержался, он и сам объяснить потом не мог. Наверное, все-таки решил, раз они не напали ночью, значит, днем это будет не самым разумным…

К нему вышли пятеро вас-смеров. Они были не просто лоснящиеся, как всегда, тошнотворно-студенистые, они были еще и с какими-то заранее растопыренными пальцами, словно приготовились стрелять в любой момент, пускать свои смертельные, сводящие дикой болью с ума лучи. А Рост, что он мог?

Он стиснул зубы, подумал, что вполне может так оказаться, что совершает последние шаги по земле, и двинулся вперед. Разумеется, выставив руки, хотя что у него было кроме ножа? Зато он еще издали произнес слово мира.

– Л-ру, – звучало оно как-то не слишком обнадеживающе, тем более следовало продолжать. – Л-ру, ребята. Мне нужно поговорить…

– Ш-то теб н’жно… люд.

– Ого, так вы знаете, какие бывают люди? Уже неплохо.

Первый из вас-смеров, а это в их иерархии много значило, повернулся назад и издал такой высокий свист, что Рост краем глаза заметил, как в воде за ним задергались обе касатки разом.

И тогда он понял, что он бродил по берегу этой реки не просто так, никем не замеченный, а его изучали. И справлялись, где-то вызнавали про него сведения. Хотя это все равно выглядело не слишком дружелюбно.

Вот тогда-то из кустов, в окружении уже привычных, почти родных Широв, вышел Докай. Он был хмурым, не очень гладким, какими Ростик привык видеть представителей этой расы, и очень сосредоточенным. Причина его сосредоточенности стала ясна сразу, как он заговорил:

– Ты д’вно тут, зачем?

Говорил на едином он еще хуже, чем Винторук, например, стал за последние годы говорить по-русски. Это был какой-то не такой Докай, к какому можно было быстро привыкнуть. Это был… да, это был какой-то деревенский шаман, но никак не служитель высокого культа, с отточенным сознанием и колоссальными ментальными возможностями. От этой неудачи, давшейся такой дорогой ценой, как поход на Гвинею, со всеми попутными рисками, впору было завыть.

– Мне хотелось бы рассказать вам, что…

А вот дальше он продолжить не сумел. Этот деревенский без малейшего уважения или простой вежливости перед представителем неизвестной, в общем-то, тут расы, вломился в его сознание и принялся шуровать там, как голодная мышь в амбаре. Рост согнулся пополам, потом понял, что его сейчас вырвет, такого острого приступа боли, смешанной с отвращением, он не испытывал уже давно, даже чегетазуры, кажется, действовали осторожнее, чтобы не сломать его сознание… К тому же больше, чем даже от физической боли, он мучился от забытого ощущения собственного бессилия, от неспособности оказать достойное сопротивление давлению со стороны этого… Это был враг, может быть, куда хуже, чем просто враг. Это был Докай, который творил невозможную вещь – он вызнавал все, даже то, чего Ростик не хотел бы ему ни при каких условиях показать, перемалывая его волю, вызывая реакцию, ответом на которую могла быть только пальба из любого оружия… Если бы у Ростика, разумеется, было хоть какое-то подходящее оружие.