Пруссак Глянда был из племени кривингов и после доброго удара под дых, запел подобно весенней певчей птице, жалуясь на свою горькою судьбу. Хвалил храброе Православное воинство, ругал Генриха-собаку, мечтал поскорее обратиться в истинную веру, стоять на страже земель Русских и если будет позволено, то за небольшое вознаграждение шпионить в Ливонии. Последняя фраза была произнесена явно зря, присмотревшись внимательнее к пленному, купец потерпевшей ладьи опознал соглядателя. Раненый в ногу Захар Пафнутьевич схватил за грудки пруссака и стал трясти словно грушу.

- Да этот гад сидел за соседней лавкой в харчевне, вспомни, Пахом Ильич.

- Точно он! - Ни секунду не задумываясь, ответил Пахом. - Раз сидел рядом, значит, мог слышать, что на рассвете в путь пойдём.

- Это не я, меня заставили, секли кнутом. - Врал пленный.

Не исключено, что пороли Глянду в детстве, да видимо мало. Два года назад он прибежал к ливонцам и выдал местонахождение древнего капища, охотно проводив до места отряд изуверов-паломников. Может, и прельстила возможность обретения новой веры изгоя, но скорее всего толчком к предательству послужил отказ старейшины выдать замуж за него свою дочь. После кровавого похода Глянду пристроили при церкви, но кроме как пакостничать он ничего не умел. Прошло некоторое время и перед ним нарисовались перспективы: либо шпионить в Луках, либо надеть рабский ошейник. Дармоеды никому не нужны и пруссак вызвался сам, поскольку хорошо говорил на местном наречии лучан.

- Пусть роет могилу для псов ливонских, видеть эту мразь не хочу. Стольких душ сгубил окаянный, тьфу! - Пахом Ильич сплюнул и отошёл в сторону трофейного барахла.

Тело Генриха, как вещественное доказательство разбоя, зашили в мешок, заставив Глянду обмазать труп мёдом, чтоб не протух. Сделали это не от хорошей жизни. С Ордена можно было слупить компенсацию, по крайней мере, на пергаменте, либо путём взаиморасчётов. Убитых русичей похоронили на холме, проверив место, чтобы река при разливе не затрагивала могилу, а уж после этого стали считать и делить добычу. Она вышла скудной. Доспех Генриха, который Пахом по праву забрал себе, с его лошадью по цене превышал стоимость всего вооружения отряда ливонцев, но и вклад в победу был соответствующий. Остальное железо погрузили на ладью Захара.

- Думаю, Пахом Ильич, если б не ты, порубали бы нас схизматики. Так что лошади по праву твои, а пленника я заберу. - Предложил раненый купец.

- Добро, Захар Пафнутьевич, чтоб сподручнее нам было далее идти, пяток своих людей на твою ладью дам. Дай Бог, доберёмся до Новгорода без приключений.

На том и порешили. Пахом выручал соседа, не забыв при этом освободить место на корабле для коней, а тому и деваться было некуда.

Вечером, перед сном, Пахом Ильич внимательно потрогал место короткого пореза на своём жилете. За неизвестной тканью прощупывались пластинки, как чешуя рыбы, прилегающие одна к другой. По сути, если чешуйки были изготовлены из железа, то броня должна была раза в три тяжелее, но фактически, по весу была сопоставима с дедовской секирой, оставшейся дома. Удивившись этому открытию Ильич так и не снял броню после боя, слишком много забот свалилось за один день, да и не чувствовалась она на плечах. Расположившись удобнее, он укутался в одеяло и уснул, положив руку под голову.

Глянда полночи тёр верёвку о дерево, к которому был привязан. Страх скорой смерти придавал ему силы и проворства. 'Русские свиньи, всё равно сбегу', - повторял скороговоркой пленник. Вскоре пенька развалилась на торчащие в разные стороны волокна и руки шпиона стали свободны. Осмотревшись по сторонам, пленник на секунду задумался: 'Ладья пленившего его купца была всего в трёх шагах, туда перенесли оружие убитых. Схватить хотя бы нож и бежать, с голыми руками в лесу не выжить'. Приблизившись к краю борта, Глянда остановился. На судне кто-то захрапел, планы рушились. Пруссак отполз назад к дереву и увидел нужное оружие, торчащее из бревна рядом с костром. Этим ножом разделывали мясо овцы, когда справляли поминки по убитым русским. Кто-то по рассеянности оставил тесак, и теперь Глянда был вооружён. 'Одного, надо убить хотя бы одного, иначе дома не поверят, что удалось ускользнуть', - промелькнула у него мысль и взгляд остановился на спящем.

Во сне Пахом несколько раз перевернулся, и теперь рука лежала как раз на шее, словно кто-то подсказал защитить уязвимую часть тела. Ильичу снилась Марфа, кормившая грудью крошечного ребёнка. 'Скоро, скоро уже буду дома', - говорил он ей. Жена смотрела на мужа любящими глазами, вдруг вздрогнула и закричала: - 'Берегись, Пахомушка'!

Глянда скривился, купца с прикрытой шеей, придётся бить в сердце. Это был тот самый новгородец, который зарубил Вальтера, а сержант всегда относился к пруссаку хорошо. То кость недогрызанную даст, то куском хлеба угостит. Обхватив рукоять двумя руками, Глянда с короткого размаха всадил нож прямо в грудь и почувствовал, как лопнуло лезвие, наткнувшись на что-то непреодолимое. У несостоявшегося убийцы глаза вылезли из орбит, когда он смотрел на обломок клинка в своих руках и приподнимавшегося Пахома. В это мгновенье острая боль пронзила ногу. Нечеловеческий вой вылетел у него из горла, лезвие кортика пригвоздило к земле босую ступню прусса и, схватившись за руку купца, Глянда отлетел в сторону, почувствовав перед потерей сознания, как нос превращается в кровавую лепёшку.

Разнёсшийся в ночи вой заставил лагерь моментально проснуться. Шпиона скрутили, добавив к разбитому носу щербатый рот. А утром, раздетого догола, накрепко связанного по рукам и ногам Глянду положили на муравейник. Чрезвычайно жестокая казнь. Человека привязывают к бревну, исключая возможность совершать движения, кладут в муравейник ноги и оставляют на сутки. От тела остаётся только скелет. Ладьи уходили на Новгород, оставляя место недавнего побоища и кричащего человека за кормой. Пруссак призывал сначала своего нового бога, затем отрекшись от него, взмолился к старым богам. Никто не пришёл на помощь. Новый был, видимо, слишком занят, старые - не помогали предателям.

* * *

Любят пускать пыль в глаза новгородцы, что поделать, торговый люд испокон веков старается показать всем, что у них всё замечательно. Терем Пахома Ильича, окружённый крепким забором, располагался возле смотрового колодца, что означало водопровод под боком и деревянная мостовая с парапетом. Хочешь пройтись пешком, не запачкав ноги, пожалуйста - гуляй на здоровье. Плахи напротив терема лежат добротные, в локоть. Такие четверть века служить будут, пока не сгниют. Ширина же самой мостовой три с полтиной аршина. Не то чтоб просторно, но и не мало, пара телег, хоть и с трудом, однако разъедутся не повредившись. Само здание, выполненное как бы из двух строений, было соединено сенями. Одна часть принадлежала ныне покойному отцу и была в один этаж, а вторая, двухэтажная, была достроена на свадьбу Ильича с Марфой. В результате перепланировки места во дворе осталось мало, но со стороны улицы это не видно. А то, что заметно, прямо кричит своим богатством: резьбой и узорами. Многие соседи купца украшали только фасад, напрочь забыв о других сторонах дома. Внешний вид здания рассказывает о достатке владельца, его общественном положении в городе. Пахом придерживался такой же концепции архитектуры, с одним исключением - на заднем дворе стоял флюгер. Причём именно для красоты, а не для определения направления ветра. Подобную конструкцию он подсмотрел в Бирке и по прибытии домой скопировал. Фольга от шоколада, сложенная в шкатулку, теперь должна была быть наклеена на маленького петушка, отчего со стороны тот будет выглядеть как из цельного серебра.