На обратном пути мы остановились на несколько дней в Риме. Фашистское правительство установило личность нашей незаурядной спутницы, и итальянский министр пропаганды Альфиери пригласил нас всех в оперу. Нам не удалось найти приемлемого объяснения тому, что вторая дама немецкого рейха путешествует за границей без мужа, и мы постарались уехать как можно скорее.

Пока мы наслаждались красотами Древней Греции, Гитлер оккупировал и присоединил к рейху Чехословакию. Вернувшись в Германию, мы обнаружили общую подавленность, и нас охватила тревога за будущее. Меня по сей день удивляет способность народа предчувствовать грядущее, несмотря на массированную правительственную пропаганду.

Тем не менее хорошим признаком показалось то, что Гитлер не поддержал Геббельса, который на одном из обедов в канцелярии атаковал бывшего министра иностранных дел фон Нейрата, несколькими неделями ранее назначенного имперским наместником в протекторате Богемия и Моравия. Геббельс заявил: «Всем известно, что фон Нейрат безволен и труслив, а чтобы навести порядок в протекторате, необходима сильная рука. У этого человека нет с нами ничего общего; он совершенно из другого мира». Гитлер резко возразил: «Фон Нейрат – единственная кандидатура на этот пост. Англосаксы высоко его ценят. Это назначение успокоит международное сообщество: все увидят, что я не собираюсь лишать чехов их расовой и национальной жизни».

Гитлер попросил меня рассказать об итальянских впечатлениях. И когда я вспомнил, что более всего меня потрясли исписанные воинственными пропагандистскими лозунгами стены и заборы даже в деревнях, он заметил: «Нам это ни к чему. Немецкий народ силен духом и, когда приходится воевать, не нуждается в подбадривании. Такая пропаганда, возможно, хороша для Италии, а полезна ли она – это уже другой вопрос»[56].

Гитлер уже неоднократно предлагал мне выступить вместо него на Мюнхенской архитектурной выставке, но каждый раз под разными предлогами мне удавалось отвертеться, а в феврале 1938 года мои отговорки закончились своеобразной сделкой: меня освобождают от речи, а я проектирую картинную галерею и стадион в Линце.

И вот накануне своего пятидесятилетия Гитлер должен был присутствовать на открытии движения на участке оси «Восток – Запад». Деваться было некуда; я должен был выступить, да еще в присутствии главы государства. За обедом Гитлер провозгласил: «Великое событие: Шпеер произнесет речь. Очень интересно, что он скажет».

Посреди улицы у Бранденбургских ворот выстроились отцы города, я – с правого фланга, толпа – за веревочным ограждением на тротуарах. Вдали послышался шум ликования, нарастающий с приближением автомобильного кортежа Гитлера и переходящий в рев. Машина Гитлера остановилась прямо передо мной, фюрер подошел ко мне с рукопожатием, тогда как в ответ на приветствия чиновников лишь бегло поднимал руку. Передвижные кинокамеры начали съемку крупным планом. Гитлер выжидающе остановился в двух метрах от меня. Я сделал глубокий вдох и сказал: «Мой фюрер, докладываю вам о завершении строительства оси «Восток – Запад». Пусть работа говорит сама за себя». Только после продолжительной паузы Гитлер ответил парой фраз, затем пригласил меня в свою машину, и мы поехали по восьмикилометровой улице, вдоль которой с обеих сторон стояли берлинцы, отдавая дань уважения юбиляру. Манифестация несомненно была организована усилиями министерства пропаганды, хотя овации показались мне искренними.

Когда в рейхсканцелярии мы ждали приглашения к столу, Гитлер добродушно произнес: «Вы поставили меня в затруднительное положение вашими двумя предложениями.

Я настроился на длинную речь и собирался, как обычно, за время вашего выступления сформулировать ответ. Но вы закончили так быстро, я не знал, что сказать. И все же я должен отметить, что это была хорошая речь. Одна из лучших, какие я когда-либо слышал». Гитлер рассказывал этот анекдот очень часто, и с годами он стал неотъемлемой частью его репертуара.

В полночь гости поздравили Гитлера, но когда я сказал, что в честь дня его рождения поставил в одной из гостиных четырехметровый макет Триумфальной арки, он немедленно покинул компанию и поспешил туда. Гитлер с видимым волнением долго созерцал воплощенную в макете мечту своей юности, затем, явно растроганный, молча пожал мне руку и, вернувшись к гостям, в полной эйфории произнес речь о важности Триумфальной арки для будущей истории рейха. В ту ночь он несколько раз возвращался взглянуть на макет. По пути туда и обратно мы проходили через бывший зал заседаний, в котором Бисмарк председательствовал на Берлинском конгрессе в 1878 году. Там на длинных столах были кучей свалены подарки Гитлеру ко дню рождения – по большей части безвкусная дешевка, присланная рейхсляйтерами и гауляйтерами: беломраморные обнаженные статуэтки, маленькие бронзовые копии таких известных произведений, как «Римский мальчик, вытаскивающий из ноги занозу», картины маслом, художественный уровень которых соответствовал экспонатам Дома немецкого искусства. Гитлер одобрял одни подарки, подсмеивался над другими, но, честно говоря, большой разницы между ними я не видел.

Тем временем роман Ханке и фрау Геббельс зашел столь далеко, что, к ужасу посвященных, они решили пожениться. Они совершенно не подходили друг другу: Ханке был молод и неуклюж, она – элегантная светская дама значительно старше его. Ханке обратился к Гитлеру за помощью, но Гитлер отказался санкционировать развод Геббельсов из «государственных соображений»! В начале Байройтского фестиваля 1939 года расстроенный Ханке как-то утром заехал ко мне домой и сообщил: Магда и Йозеф Геббельс воссоединились и вместе уехали в Байройт. Лично я считал, что это наилучший выход и для самого Ханке, но ведь невозможно утешить отчаявшегося любовника поздравлениями в связи с его избавлением. Я пообещал ему выяснить, что происходит в Байройте, и тут же уехал.

Семья Вагнер пристроила просторное крыло к вилле «Ванфрид», где гостили во время фестиваля Гитлер и его адъютанты. Гости Гитлера довольствовались частными домами в городе. Как ни странно, Гитлер подбирал этих гостей гораздо тщательнее, чем в Оберзальцберге и даже в рейхсканцелярии. Кроме адъютантов он приглашал лишь несколько человек с женами, которые наверняка понравились бы семье Вагнер. Почти всегда это были доктор Дитрих, доктор Брандт и я.

В эти фестивальные дни Гитлер казался более раскованным, чем обычно. В семействе Вагнер он явно чувствовал себя свободным от необходимости символизировать власть, как иногда считал обязательным даже в вечернем обществе в рейхсканцелярии. Он был весел, отечески нежен с детьми, дружелюбен и заботлив по отношению к Винифред Вагнер. Без финансовой поддержки фюрера фестиваль едва ли мог бы выжить. Каждый год Борман выделял сотни тысяч марок из фондов Гитлера, чтобы фестивальные постановки стали гвоздем немецкого оперного сезона. В эти дни, как покровитель фестиваля и друг Вагнеров, Гитлер, несомненно, воплощал мечту своей юности, в которой, возможно, не смел сознаться даже самому себе.