Мы – самые обычные женщины, которых никто не научил тому, что одиночество – это производная нашего собственного отношения к себе, а не наказание, которое мир обрушивает на нас как двойку за поведение. Нас никто не учил тому, что человек, умеющий наполнять собой мир, никогда не бывает одиноким.

Несчетное количество раз я слышала эту фразу, оправдывающую сохранение брака: «Подожду, пока не встречу кого-нибудь другого, получше». Или другой довод из этой же серии: «Лучше уж такие отношения, чем никаких». Глубинный животный страх – вопрос: «Есть ли жизнь после развода?» – откуда он так глубоко сидит в нас? Из прошлых жизней, прожитых в Индии, где вдовы всходили на костер? Из бабушкиных страхов, рожденных во время войны и похоронок?

Мы все надеемся, что придет кто-то извне: добрый Король выйдет из замка, или заплутавший Рыцарь постучится в ворота, или дикий Тарзан спустится с гор, став ручным. Он придет и избавит нас от необходимости выбора и решения.

Но он не придет. Не придет, пока не создадим в своей жизни пространство, куда он мог бы прийти. Не придет, пока мы не прекратим нуждаться в его приходе, как в сошествии Мессии. Потому что он не Мессия, призванный спасти женщину, запутавшуюся в самой себе. И счастье не в нем. Счастье заключено в нас самих. Я знаю эту истину, но как же сложно проложить ей путь от ума к сердцу!

Умение радоваться жизни дается нам от рождения, с первым глотком молока матери. Но умение гневаться на жизнь приходит еще раньше – когда мы в муках покидаем теплое и безопасное материнское чрево, чтобы выйти в холодный мир с чересчур ярким светом и слишком громкими голосами.

Любой шаг навстречу радикальным изменениям подобен рождению: из привычного теплого мирка, из уютной пещеры, где нам знаком каждый угол, нас грубо выталкивают в мир, который оказался куда больше, чем мы ожидали. Границы мира раздвинулись, горизонт сполз, как сползает ночью одеяло с кровати – и за ним обнаружились новые пространства.

Что чувствует нормальный человек, когда его в холодный вечер выставляют из дома за дверь – на негостеприимную улицу, выстуженную ветром, пустую, как труба, населенную лишь тенями и страхами? Нормальный человек впадает в истерику и начинает ломиться обратно – в родную каморку, где знаком запах каждой гнилушки, где скрип каждого стула звучит как колыбельная. Мы знаем, как сидеть на этих стульях, чтобы они не развалились прямо под нами, и в каком углу комнаты во время дождя надо ставить тазик, чтобы спастись от потопа.

Вот поэтому большинство людей чувствуют мелкую дрожь в коленях при слове «перемены». Древние китайцы очень хорошо знали человеческую природу и не ошиблись со своим проклятьим – чтобы ты жил в эпоху перемен!

Только два вида людей страдают вечной приверженностью к переменам: невротики и Ангелы. Первые – потому что боятся посмотреть жизни в глаза и поэтому стремятся никогда не останавливаться. Вторые – потому что жить иначе не получается.

Но этим летом меня можно было полноправно причислить к падшим Ангелам и приписать мне ежедневную утреннюю пробежку по семи кругам ада в качестве профилактики от дальнейшего почернения души.

Я не хотела никаких перемен. Я хотела законсервироваться в данном мне пространстве летнего дня и оставить все как есть. Поезд из сцепленных суток неотвратимо вез меня в будущее, а я, как непослушный ребенок, пыталась на ходу выскочить за дверь. Неизбежность перемен, когда о них знаешь заранее, – худшее из проклятий. Я как Ангел была лишена даже хиленькой надежды на то, что все разрешится само собой.

Впрочем, временами в отпуске меня все-таки накрывало теплой волной умиротворения.

Успокоение находило на меня волной, пока я копалась на маминых грядках, с наслаждением зарываясь пальцами в рыхлую теплую землю, или когда сидела с книжкой на крыльце, разомлев под сибирским солнцем – страстным в своей краткосрочной власти. Я забывалась, пока фотографировала папины любимые розы, тратя часы на поиск наиболее удачного ракурса. Сердце сладко ёкало, когда, забравшись в малину, я срывала и по одной клала на язык сладкие душистые ягоды – сорванные с куста, они имели совершенно другой вкус, чем в тарелке.

Но между этими моментами были и другие, когда я застывала на месте с приступом воспоминаний – таких же внезапных и острых, как желудочные колики. Забыть о Тиме не удавалось, потому что тысячи мелочей на каждом шагу кричали о нем, как фотографии, расставленные на видных местах. Мы ели рыжики, жаренные в сметане, и я с тоской вспоминала, что это любимое блюдо Тима. Я перебирала вещи в шкафу и натыкалась на его старые инструменты и свитера. Бродя по лесу, я каждый раз прокручивала в голове все наши совместные прогулки. Особенно ту зимнюю, по солнечному снегу, когда мы чуть не опоздали в ЗАГС на собственную свадьбу.

Заземление удалось лишь частично. Временами я стояла на земле твердо и чувствовала, как от босых пяток вверх по телу поднимается тепло. И меня накрывало ощущение безбашенного детства – желание подскочить и бежать в поля, в лес, нестись по пыльной мягкой дороге неизвестно зачем и куда, чувствуя, что счастье разлито в воздухе как медовый запах донника. Но потом к горлу подступала грусть с привкусом горечи, и я едва удерживалась от очередного звонка Тиму.

Наконец я не выдержала и набрала Асю.

– Главное – не паникуй, – сказала она, выслушав мои горестные излияния. – Тебе сейчас стоит на несколько дней уехать подальше за город, куда-нибудь на природу. Ты же вроде собиралась на Байкал?

– Да, меня подруга звала с компанией на Ольхон. Но, честно говоря, боюсь, станет еще хуже… Мы в прошлом году там были с Тимом. Воспоминаний будет как грибов.

– Поезжай! – Ася сказала это тем тоном, каким благословляют на ратный подвиг. – Природа сильнее воспоминаний. Вот увидишь.

Я и сама знала, как лечит запах леса, и дурман нагретой солнцем степи, и соприкосновение кожи со студеной, кристальной водой, вобравшей все ярчайшие оттенки неба. Но мое желание превратиться в улитку и никуда не двигаться дальше сегодняшнего дня, было слишком велико. Так что без наставления Аси я бы так и не собралась в этот раз на Байкал, несмотря на всю мою любовь к нему. Однако после этого звонка – не откладывая, дабы решимость не угасла, – я тотчас набрала Ольгу и сказала, что еду.

Не будь я Ангелом, то стала бы мегерой – в первый же наш вечер на Ольхоне.

Никогда и никуда до этого лета мне не приходилось ездить в компании, настолько предназначенной для конфликтов. Я, две старинные подруги (одна из которых, Ольга, страдает непредсказуемым настроением, а другая, Лиза, повышенной обидчивостью) и двое неугомонных дошкольников плюс племянница Ольги Лерка – девочка-подросток, чьи гормоны фонтанировали не хуже гейзера, от чего ее крышу периодически срывало и уносило в неизвестном направлении.

Этот опыт начался не слишком удачно для всех нас. Каждый нашел свою причину для того, чтобы пребывать в раздраженном состоянии. Ольга не ожидала, что турбаза окажется всего лишь скоплением деревянных домиков, поставленных на скорую руку, и что душ предлагается за отдельную плату. Денег у нее, как обычно, не водилось, и хотя само состояние безденежья было для Ольгиного семейства уже привычным, на отдыхе оно ощущалось немного острее. Лиза успела несколько раз обидеться на самые разные вещи, всех и не упомнишь. Лерка ныла по поводу пасмурной погоды. Я ворчала на всех за все.