иного министра и, внешне принимая точку зрения кого-либо из своих советников, действовал в совершенно противоположном направлении. В доказательство этого приводились случаи, когда какой-либо министр, покидая министерство, был в полной уверенности относительно доверия к нему со стороны государя и, только прибыв домой, узнавал о своей отставке.

Эти упреки справедливы. Я сам был свидетелем того, с какой легкостью Николай II позволял разубеждать себя в решениях, которые были приняты им со всей видимой твердостью и убежденностью. Но все это доказывает только одно: инстинктивную боязнь, которая свойственна многим слабым людям, боязнь, которая препятствует им сказать или сделать что-нибудь неприятное кому-либо в его присутствии.

Когда он решал уволить министра в отставку, у него не хватало моральной твердости сказать это ему лично, но, наоборот, предрасполагало обращаться с ним с удвоенной любезностью и вниманием и уже после этого послать письменное сообщение об отставке. Есть люди, и в особенности женщины, для которых такое поведение является только искусством и которые пускают в ход лесть и обнаруживают склонность соглашаться со всем, чтобы усыпить бдительность собеседника. Одним из мастеров этого искусства являлся бывший канцлер Германской империи князь фон Бюлов.

Относительно императора Николая II, я уверен, такая характеристика была бы неправильна.

Проанализировав характерные черты Николая II и указав на те влияния, которым он подвергался с самого своего детства, я попытаюсь, не без сомнения в успехе, дать общую его характеристику.

Он обладал слабым и изменчивым характером, трудно поддающимся точному определению.

Во время событий 1905 года эта величайшая его слабость спасла монархию. Революционное движение, которое достигло больших успехов после Русско-японской войны, в действительности началось значительно раньше, чем в предшествующее царствование. Это движение, подавляемое в течение тринадцати лет Александром III, неизбежно должно было порвать путы и обнаружиться даже в течение железного управления этого государя, и еще более активно за время слабого управления его преемника.

Но в то время как Николай II, подчиняясь неизбежному, отсрочил катастрофу, даровав хартию 30 октября 1905 года, непреклонная воля Александра III, по всей вероятности, не склонилась бы перед вихрем событий, что повело бы монархию к гибели. Это случилось бы так же, как описывается в известной басне о дубе и розовом кусте, где слабый выживает в то время, когда сильный гибнет.

Двенадцатью годами позже Николай II, действуя под руководством реакционной партии, погиб, потому что попытался бороться с силами, которым он не мог противостоять.

Действительной причиной падения монархии в России является безрассудное стремление этой партии воскресить и упрочить в двадцатом веке — перед лицом необходимости создать новый строй — анахронизм самодержавной власти, «наиболее опасной из всех видов власти», как писал мой предок в своей исповеди императору Александру I, «так как это ставит судьбу миллионов людей в зависимость от величия ума и души одного человека».

Несмотря на свои хорошие качества, Николай II не обладал «величием ума и души», которые необходимо было противопоставить домогательствам реакционеров, и это вызвало катастрофу.

Мне труднее руководствоваться теми же самыми соображениями в той части записок, которые касаются императрицы Александры. В своих отношениях с ней я никогда не переступал барьера, который предписывает придворный этикет в отношениях подданного с императрицей, хотя бы он и был министром и советником государя.

Я никогда не был принят в узком кругу лиц, который находился около нее, и всегда чувствовал себя так, как будто меня держали на расстоянии. Настоящей причиной ее холодности по отношению ко мне была моя склонность к либеральным и конституционным идеям. Поэтому, вынося какое-либо суждение о ее личности, я должен опасаться впасть в ошибку, бессознательно повторяя преувеличения и неверные утверждения, присущие другим. В этом отношении императрицу Александру постигла точно такая же участь, как и несчастную Марию-Антуанетту, в том, что мстительная общественность обвинила ее во всех недостатках режима, который вызвал ненависть целой нации.

Совершенно справедливо, что Мария-Антуанетта заслужила прозвище «австриячки» не менее, чем императрица снискала себе публичной ненависти как «немка».

Что касается императрицы, то, несмотря на то что она была иностранкой по рождению и воспитанию, окруженная искусственной атмосферой двора, — ввиду чего нет ничего удивительного в том, что она совершенно неправильно понимала чаяния русского народа, — можно сказать с полной искренностью и убеждением, что она чувствовала себя русской из русских, когда симпатизировала ультрареакционной партии и верила в привязанность России к формам самодержавной власти.

Насколько мне известно, она никогда не пыталась отговорить императора от его верности французскому союзу. Напротив, этот союз в глазах двух государей не подлежал обсуждению. Совершенно верно, что императрица Александра недружелюбно относилась к сближению с Англией и высказывала это свое мнение совершенно откровенно во время моих переговоров по этому поводу с лондонским кабинетом, но в это время она не играла решающей роли в направлении политики, которую приняла на себя позже, и я никогда не имел основания жаловаться на ее вмешательство в эти переговоры.

Это все, что я могу сказать на основании моих личных наблюдений об императрице Александре. Я не хочу касаться вопроса о том, какое влияние производила на Николая II ее религиозная истерия, ни деликатного вопроса о покровительстве, которое она оказывала Распутину. Я не могу пролить новый свет на эти вопросы, и мое свидетельство не было бы полезным в этом случае. Кроме того, мои читатели поймут чувства, которые побуждают меня молча склониться перед бедствием, которое постигло не только императрицу, но жену и мать.

Мне значительно легче отдать дань матери Николая II, Марии Федоровне. Ее доброта и ласковое обхождение согревали мрачное царствование Александра III, и она оказалась способной создать такую атмосферу при дворе, которая смягчала проявление чрезвычайно деспотического характера государя. Она знала нерешительный характер молодого императора и отсутствие у него подготовки для дела управления страной. Совершенно естественно, что в начале его царствования она внушала ему мысль с уважением относиться к традициям отца, непреклонная властность которого покоряла всех, кто приходил с ним в соприкосновение.

Когда другие влияния стали превалировать над ее влиянием у императора Николая, ей ничего не оставалось делать, как оказаться простым наблюдателем событий, течению которых она не могла помешать.

Я только мельком упомяну о других членах императорской фамилии, из которых никто не играл значительной политической роли за тот период времени, описание которого вошло в эти мемуары.

Великий князь Сергей одно время имел значительное влияние на Николая II и рекомендовал ему некоторых министров, известных своими реакционными идеями; но он был убит террористами в 1905 году. Я уже говорил о его вдове, великой княгине Елизавете, сестре императрицы Александры. После того как удалилась в религиозную общину, которую основала в Москве, она