– Не сказал бы, – коротко ответил Родимцев, в который раз припомнив случившееся с его отрядом: когда неразбериха, такие ловушки не ставят.

– Тебе видней, партизан, – пожал мощными плечами Оболенский. – Не знаю, как там и что, а только человек десять парашютистов упали с неба в лесок аккурат рядом с передним краем. Еще парашюты свои не сняли, а их уже прищучили, – закончив с папиросой, капитан закурил и закашлялся, сделав чересчур поспешную затяжку. – Там не с кем было воевать. Кого не положили на месте, те сразу хенде хох. Наши оказались.

– Почему наши?

– Ну, русские… Советские, словом… Не наши уже, ясно дело. Которые сдались, понял… Чего я объясняю…

– Понял, – кивнул Родимцев, снова не к месту вспомнив о Дроботе.

– Сейчас, говорят, этих диверсантов фрицы будут слать в наш тыл пачками.

– Прямо пачками…

– Я так, к слову, – согласился капитан. – Им, говорят, теперь главное – количество. Знаешь, как вшей запустить: ты их видишь, знаешь, где бегают, ловишь и душишь, а все одно чешешься, покоя нету. С диверсантами тоже так. Нет-нет да проскочит кто. Потому велено поглядывать даже тут.

– Поглядим, – вновь кивнул Игорь, тоже принялся сворачивать себе папиросу, а Оболенский, скурив свою до основания в три затяжки, опять взял флягу, встряхнул, определяя на слух оставшееся содержимое, довольно ухмыльнулся и налил по третьей.

Разговор с Полиной не получился.

Когда гвардеец ушел, Родимцев, понимая, что достаточно пьян, все равно отправился к дому, где расквартировали связистов. Там, среди девушек, устроилась и Полина и с того времени вела себя так, будто их с командиром, точнее – новым комендантом, ничего не связывало. И если во время перехода по вражеским тылам, в лесу девушка не могла избегать командира, то здесь, в своем тылу, Полине как-то слишком быстро это удалось.

Когда он постучал в окно и слишком громко окликнул ее с улицы, Поля вышла на крыльцо, уже в нижней юбке, хотя еще в теплой кофте, которую носила вместо гимнастерки. Босые ноги сунула в сапоги. Стояла вот так, переминаясь с ноги на ногу, всем своим видом показывая, как неуютно и неудобно. Хоть уже опустилась ночь, Игорь, давно привыкший к темноте, заметил, как поморщилась девушка, уловив исходящий от него тяжелый перегарный дух. Раньше ведь ничего, не кривилась, подумал Родимцев, сам не понимая, злит его это, раздражает или, наоборот, радует, что Полина остается женщиной и на войне, когда вокруг грязь, боль, кровь и вонь гноящихся ран.

– Что? – спросила она.

– Поговорить надо, – выдохнул Игорь.

Полина снова скривилась, помахала перед собой кистью правой руки, разгоняя спиртовые выхлопы.

– Если ничего срочного, можно завтра, Игорь Ильич? Мне нужно отдохнуть, девочкам тоже. Они снимаются завтра.

– Так официально… Игорь Ильич… По званию еще обратись…

– Можно мне отдохнуть, товарищ капитан?

– Что с тобой? – Родимцев подошел совсем близко, попытался притянуть девушку к себе, но та быстро выставила перед собой руки, слегка оттолкнув его.

– Не надо, товарищ капитан.

– Чего не надо? Почему не надо? Что происходит, Поля?

– С кем?

– С тобой, черт побери!

Теперь Родимцев легко сломил ее сопротивление, крепко сжал руками плечи, встряхнул.

– Это из-за него, да?

– Из-за кого?

– Полина, не делай из меня идиота. Я еще тогда, в лесу, заметил…

– Вы пьяный, товарищ капитан.

– Да, я пьяный. Зато ты трезвая, мыслишь, значит, трезво. Давно все обдумала. Так поговорим?

– Уже разговариваем. Вы… Ты пьяный, Игорь… Ильич…

– Что с того? Завтра я просплюсь, а что с тобой? Все останется, как раньше?

– А как раньше, Игорь? – Девушка перешла на громкий шепот. – Как было раньше?

– Хорошо, – Родимцев отпустил ее, чуть отступил назад, чтобы не глядеть сверху вниз. – Ладно. Ты такая из-за Дробота.

– Какая – такая?

– Прекрасно знаешь, о чем мы сейчас говорим, Поля. Очень хорошо понимаешь. Даже после того, как прочитала сегодня радиограмму, отдаешь себе в этом отчет. Думаешь, он тебя вроде как спас, и ты должна…

– Ничего я ему не должна, – отчеканила Полина. – Я никому ничего не должна. Случилось то, что случилось. Погибли люди, много, их убивали на глазах у тебя, у меня. И у него… У Дробота… Если бы он оказался тем, кем его считаешь ты и кем его видят в штабе или где там еще, он бы не шел со мной ночью через лес. Не прятался бы в болоте. Я много чего не понимаю, кроме того, чему опыт научил.

– Опыт?

– Я в отряде не два дня была с вами. Кое-что слышу, что-то знаю, даже могу разобраться в каких-то простых вещах.

– И в чем разобралась?

– Роман… Дробот не надеялся встретить больше никого из отряда. Я чувствовала это. Держался бодро, уверенно, собирался вывести меня к базе. Дальше – ничего. У него не было никого плана. Может, мы тоже двинули бы к фронту. Может, спрятались где-то в селе, так многие делают. Ждали бы… неизвестно чего…

– К чему ты это сказала сейчас?

– Не понимаешь, – вздохнула девушка. – Будь он провокатором, привел бы меня к немцам, сдал бы первому патрулю. Хоть полицаям, мы чуть не нарвались на них в лесу, ты знаешь.

– Я готов был рассуждать как ты, – проговорил Родимцев. – Готов бы, да. Только проверить подозрения нужно. Когда ликвидируют отряд вроде нашего, когда мы сами гоним в центр дезу, когда дезу приносит, среди прочих, такой вот Роман Дробот… Дело серьезное, Полина. Разбираться надо. Тем более что открылись обстоятельства… Знаешь сама какие.

– Совпадения, случайностей ты не допускаешь?

– Всяко бывает, Поля. И я не следователь. Твой Дробот…

– Он не мой!

– …Этот Дробот обвиняет в измене офицера государственной безопасности. За такие слова нужно отвечать, и это должна понимать не только ты, человек военный. В нашей стране за подобные обвинения обязан ответить каждый. Вот почему Дробота со всем его букетом вопросов надо отправить… Куда положено в таких случаях, в общем… Я понятно объяснил?

Полина молча кивнула.

– Вот и ладно. А теперь…

– Теперь – спокойной ночи, товарищ капитан! – отрезала она, легонько хлопнув его по протянутой руке. – Я тоже понятно объяснила?

Постояв немного перед захлопнувшейся перед носом дверью и взглянув на прохаживающегося неподалеку часового, Родимцев закусил губу, повернулся и отправился к себе в комендатуру.

Разместилась она в бывшем здании поселкового совета, которое немцы использовали также под комендатуру, хотя и полицейскую. Добротное кирпичное сооружение, чудом не пострадавшее за два военных года, стояло в сотне метров от барской усадьбы, стену которой разворотило с одной стороны каким-то взрывом, а оконные проемы зияли чернотой. По приказу прошлого коменданта люди уже приводили разгромленную усадьбу в порядок, и приспособить уцелевший барский подвал под тюрьму пришло в голову именно Оболенскому. Сейчас там тоже маячил караульный, и Родимцеву вдруг захотелось своей властью прямо сейчас, немедленно, приказать вывести из подвала всех его обитателей, зачитать приговор, как он часто это делал, приговаривая немецких пособников, и отдать соответствующий приказ.