– Будет сделано, товарищ командир, о крыло можно? – Еж делает вид круглого дурака. Это он умеет.

В машине ржут. И уезжают в сторону моего снаряда.

– Уроды, блин, – смеется Еж им вслед. Это не ругательство. Это он ласково.

В это время из блиндажной ямы выбирается Змей.

– Пусто. Больше нет ни хрена.

Только труба на дне валяется. Ее вытаскивать не стали. Зачем нам труба? Не надо нам трубу.

Вот об нее Еж и разбивает бутылку.

Он успевает сделать несколько шагов в сторону – как раскоп превращается в вулкан. Пламя какое-то… Адское. Бело-желтое. И чадит сильно. Даже в нескольких метрах чувствуется жар. Хорошо. Тепленько стало. Еж приблизил лето на несколько секунд, чуть-чуть нагрев окружающую среду. В яме стало что-то тихо хлопать.

– Там патроны были. Винтовочные, штук двадцать. Гнилые, я даже доставать не стал.

– И ты, Змей, тоже урод, – констатирует, и опять ласково, Еж, глядя на пламя.

Юди ржет.

– И ты, Юдинцев, тоже.

Между прочим, мы сейчас уничтожаем имущество Министерства обороны Российской Федерации. Да. Это все юридически принадлежит армии. Правда, оно ей нафиг не нужно. Тем не менее.

Погревшись, отправляемся дальше. То тут, то там поднимаем всякие железяки и косточки. Железяки отпинываем. Косточки – складываем в пакеты.

Так незаметно приходит вечер.

Пора идти на ужин.

С первых еще Вахт сохранилось правило – после восьми в лес ни ногой. Раньше это делалось, когда саперы прямо в лесу – на месте находки – делали подрывы. Сейчас они увозят барахло, а привычка осталась.

Быстро как время летит. Вроде ничего и не делали особо. Даже и не устали.

А вот потому как не устали – парни пошли в баню после ужина.

Там у нас сделан вигвам. На него плащи ОЗК накинуты. Рядом костер, на котором дежурные греют воду и камни. Когда камни нагреются – их в парилку. Там водой поливают. Холодненькой. Из речки. А горячую воду – в душ. Помост между трех деревьев, на помосте тридцатилитровый мешок. К мешку приделывается шланг, который заканчивается нормальным таким душем. На шланге краник. Я, правда, в лесу не моюсь. По старой туристской привычке. Слишком легко в лесу после бани простудиться. А мужики моются. Как говорится, каждый хозяин – сам себе татарин.

Я сижу у костра, читаю книгу, грею воду и камни. Перевариваю гречку с мясом. Мужики орут, прыгая в речку.

Жить – хорошо.

Только вот – зачем?

Утром я просыпаюсь оттого, что чешется левая лопатка. Сильно, блин, чешется. Верчусь и так и эдак, нащупывая чертов прыщ.

Ан нет. Не прыщ. Клещ, скотина, цапнул. Выбираюсь из землянки. Над миром – туман. Подхожу к столу. Дежурные варят овсянку. Прав Еж. Дети – уроды, а бабы – козлы. Рита сидит за столом и чего-то пишет. Остальные еще дрыхнут. Еж храпит так, что труба у печки ходит.

– Рит, я этот клейстер жрать не буду… – угрюмо говорю я, подойдя к столу. – По трем причинам. Я не англичанин, я не Ксюша Собчак, и у меня аллергия на нее.

– На Ксюшу?

– На кашу!

– Ну не жри… – флегматично отвечает Рита. – Хочешь, я тебе «Губернаторской» каши дам?

– Давай. Две, – соглашаюсь я.

– А две за что? – Рита не отрывается от своих бумаг.

– А меня клещ цепанул и у меня этот… как его… бруцеллез. Нет… Ботулизм. А! Менингит!

– Энцефалит у тебя. Подожди, протокол допишу.

Рита заполняет протокола эксгумации. С каждым годом они становятся все больше и больше. В этом – уже на четырех страницах формата «а-четвертый». Каждый год что-то новое. Если внесение координат GPS еще можно понять, то как понять графу «Определение возраста останков по сохранности черепных швов»? Как правило, подобные графы заполняем от балды.

– Я ж сдохну на глазах! – возмущаюсь я для вида. Сам же набираю кипятка и делаю себе кофеек. Чтобы уничтожить поганый вкус обочин бразильских дорог, максимально переслащиваю его. Ну и из фляжки плескаю немного…

– Может, бальзаму тебе?

– Нафиг. Детям оставь. Я все одно сдохну сегодня-завтра. Уже начинаю. Между прочим!

– Ага… – кивает Рита.

– Вы меня прихороните около землянки, ладно? Я буду по ночам приходить, девок щупать.

Рита смеется:

– Мы кол забьем в могилку, чтобы не ползал тут, старый ты хрыч.

– Тебя тоже щипну, не волнуйся.

– Тьфу! Детей бы постыдился! – Рита «как бы» укоризненно смотрит на меня. Сама смеется.

– Кого стыдиться? Этих стыдиться? – киваю я на дежурных. Дежурят сегодня пацан по имени… А и не помню. И Светка – симпатичная девица семнадцати лет. Ничего такая. Глупенькая, правда, но как все в этом возрасте. Подрастет – поумнеет. В дочки мне уже годится.

– Да эти всю ночь шубуршали в своем углу. Вон, у Светки губы до сих пор пухлые и покусанные…

– Чегоооо? – возмущается Света.

Я, сам для себя неожиданно, выдаю:

– Эх ты, Света, Света – губы для минета…

И тут же получаю по лбу ложкой. От Риты:

– Старый ты хрен!

Света краснеет и раздувает ноздри, пацан хихикает, Рита сдерживает смех и изображает гневное лицо, а я ворчу:

– Вот уж… Перед смертью и помечтать нельзя…

– Маргарита Олеговна! – Светка воспринимает мои слова как очередной похабный комплимент и возмущенно смотрит на Ритку, ища спасения. Она машет рукой и продолжает писать.

А я равнодушно пью свой кофей.

И решаю поразвлекаться.

Когда Светка нагибается, чтобы помешать овсянку, – я демонстративно поворачиваюсь к ней лицом и громко цокаю:

– Тц, тц, тц…

– Что?! – оборачивается она.

– Ничто. Красиво.

Девка злится. Отходит в сторону, но туда идет дым. Отходит в другую, снова нагибается, чтобы помешать овсянку. А то пригорит же!

Мне лень сидеть просто так. Поэтому я встаю, захожу с тыла и снова цокаю.

Светка аж подпрыгивает.

– ЧТО?

– Ничто! Некрасиво!

Светка пыхтит изо всех сил, не зная, что сказать.

– Никогда не поворачивайся ко мне задом, – нравоучительно говорю я.

– Почему? – задает наивный вопрос девчоночка.

– Скоро уже узнаешь, – опять ляпаю я.

На этот раз Рита не выдерживает и бросает ручку:

– Иди-ка сюда, Дед, я тебе клеща вытащу. А то завтрак пригорит.