Дики, до глубины души потрясенный ограничением свобод и засильем рекламы, приспосабливался к новой жизни с трудом. Он скучал по Фань-Нань-Наню, но о прошлом вспоминал без злобы и без сожалений, и они с мисс Джинджер Свити устроились в Боулдере совсем неплохо. Поскольку случайная встреча с родственниками или знакомыми могла обернуться ненужными неприятностями, Дики жил тихо, не высовываясь, хотя порой на табличках «Созревшие на ветке помидоры» и писал фломастером «Вранье!» – в память о Стаблфилде. Но пойман на этом не был.

Нет никакого проку рассуждать о том, сколь часто и с какими чувствами вспоминал он о Лизе Ко, но одно можно сказать наверняка: случалось, наедине с собой он размышлял о том, что именно имел в виду Стаблфилд, сказав: «Наша Лиза больна неземной болезнью».

Что до гитары, так Дики купил себе новенькую «Martin D-28», на сей раз – настоящую. И наконец дописал свою песню.

Хочешь – голым ходи,

Сексуальней не станешь.

Исповедуй цинизм,

Но не будешь крутым.

Ложь за ложью выстраивай в ряд,

Нацепи на себя маскхалат,

Все равно тебя пробуравит взгляд

Того, кто видит тебя насквозь.

Что остается в конце концов?

Страсти твои, а не пересказ снов.

Святым Граалем считают любовь

Даже в Когнито.

Так что, сестричка, внимательно слушай,

И ты, браток, навостри-ка уши.

Занятно, конечно, в игру играть,

Боли бежать и богов забавлять,

Но успеху с удачей нельзя доверять,

Твое «Я» позабыло, как тебя звать,

И в этом мы схожи, надо признать:

Все мы – инкогнито.

Тук-тук!

– Кто там?

– Я Самый.

– Неужто ты, Тануки? Давай лезь сюда, если сумеешь. У меня тут все вверх дном. Такого бардака даже Бог Холостяцких Квартир не вынес бы. – Тут в нору Кицунэ пробрался Тануки. – Ой, и впрямь ты! Ты где шлялся, старый плут? Как ты вообще?

– Да как «как»… Как и ты.

– М-да… – вздохнул Кицунэ. – Чертовы людишки. Но нам недолго осталось мучиться. Похоже, они всерьез подумывают о массовом самоубийстве.

– Ага, о глобальном харакири. Но они его иначе называют.

– Само собой. Они называют его прогрессом. А еще национальной безопасностью, энергетической политикой и еще какими-то идиотскими словами. Только и мотивы их, и конечные цели – всё одно. Правда, утешает, что они снова взялись налаживать межвидовое общение. У них там в этих, как их, в компьютерах, появилась Всемирная Паутина…

– Это когда еще было – при Зверях-Предках. Они про все забыли, когда забыли, что и сами звери.

Лис кивнул.

– Все эти выпендрежные технологии оказались в лапах шайки приматов, которые в эмоциональной сфере недалеко ушли от павианов. Это же шимпанзе на бульдозерах, мартышки с бомбами. Ситуация очень опасная, но оно и к лучшему: опасность – предвестие перемен, а перемены – дорога в будущее. В этом мире у нас с тобой есть еще на что надеяться. Да, кстати, твои-то отпрыски справляются лучше многих. Намного лучше. Твоя слава даже до Америки докатилась.

– Это уж точно! – фыркнул Тануки. – Если добавить пару тыщ иен, можно и чашечку сакэ купить.

– Ой, извини! Хозяин из меня никудышный! Клянусь, у меня в доме ни капли спиртного. Могу предложить разве что вчерашнюю сову доглодать.

В рот вечно голодного барсука/пса/енота хлынули потоки слюны. Однако он ответил:

– Не бери в голову. Мне уже пора. У меня встреча.

– Вот оно как? Значит, у тебя встреча? Все продолжается? Либо это – величайшее безумие, либо – величайшая победа. Как говорят люди, время покажет.

Тануки снова фыркнул.

– У времени пасть огромная, а мозгов капля.

– Отлично сказано, – похвалил Кицунэ. Они еще немного поиздевались над ошибочными трактовками феномена времени. А затем лис сказал: – Ну ладно, ты Тануки был, Тануки и остался. И поступаешь так, как вздумается. Должен сказать, у меня сохранились самые теплые воспоминания о Михо и малышке Казу. – И он ткнулся гостю мордой в шею. – Давай я с тобой выйду. В следующий раз я уж припасу для тебя бутылочку. И мы проведем время с пользой – вместо того чтобы попусту на людей жаловаться. Нужно брать пример с богов: пока люди не поумнеют, на них вообще нечего обращать внимания.

Тануки хотел было возразить, что не обращать внимания на людей легко тем, кто обитает в Заоблачной Крепости или в Ином Мире, но тут вдруг увидел, какой чудный день стоит в этом мире, и так обрадовался, что все слова из головы вылетели.

Пожухлая трава на поляне была одного с солнцем блекло-желтого цвета. На пыльцу словно объявили сезонную распродажу, и головка каждого второго цветка клонилась под тяжестью пчел. В ветре оставалась пара-тройка калорий тепла, и он несся с гор – видно, чтобы окунуться напоследок в озеро Бива. Кусты, пунцовые, как после долгих ночей любовных прелюдий, ждали, насторожив каждый листок, когда на них наконец извергнется россыпь инея. В воздухе стоял сладковатый запах палых и прелых плодов и перезревших грибов, слышался стабильный стрекот страды, и над всем этим носились вороны, доводя всех и вся своими невразумительными коанами. Вьющаяся в вышине смоляно-черная стая походила на прилепленные к небу накладные усы.

– Когда лето переходит в осень, – сказал Тануки, – мне почему-то хочется… хочется валяться и кувыркаться. – Он так хлопнул себя по животу, что даже мошонка затряслась, рухнул в сухую траву и покатился.

– Я понимаю, о чем ты, – ответил Кицунэ, – хотя мы, лисы, не склонны к столь бурным проявлениям чувств. Знаешь, это единственная пора, к которой людям стоило бы отнестись повнимательнее. Смена времен года. – Он с хохотом бросился наземь и присоединился к приятелю.

Как вы думаете, может, Бутси, несмотря на свою убогую лексику, что-то все-таки понимала правильно?