Искушенные в чувствах люди назвали бы такие физиологические проявления ревностью. Но ревновать бессмысленно: культпоход на вечеринку случился два года назад, да и Айди честно рассказал Мише о своих девушках. Особо выделив одну – ту самую, которая задержалась в его жизни на целых полгода.

Почему бы Ханне-Лори-2000 не быть этой девушкой?..

– Помнишь, я говорила тебе о Россетти? – спрашивает Миша во время очередного сеанса связи с Гонконгом.

– Эээ-э…

– Гвидо Россетти, бывший чемпион по стрельбе. Он неожиданно всплыл в деле Шолля.

– Что-то припоминаю, – после небольшой паузы говорит Айди. – Почему ты вдруг вспомнила о нем?

– Его нашли несколько дней назад, в гавани Хохсгхафен. Огнестрельное ранение в голову. Похоже, кто-то убирает людей, связанных с Шоллем.

– Я не был с ним связан. Ты ведь в курсе, дорогая.

– Да, конечно.

Самое время поинтересоваться благотворительным вечером Ассоциации фармацевтов, но Миша медлит.

– Ты никогда не сталкивался с Россетти?

– Нет. Это имя я впервые услышал от тебя.

– Может быть, случайно? На каком-нибудь мероприятии…

– Почему ты об этом спрашиваешь? Что произошло, детка?

– Ничего существенного. К одному покойнику прибавился второй. Только и всего.

Молчание на том конце провода затягивается. И впервые за время связи с Айди Миша не может разгадать его причину.

– Кстати, как звали ту девушку?

– Какую девушку?

– Которая задержалась у тебя на полгода. Русская. Ты говорил, что она русская.

– Уж не ревновать ли ты вздумала, детка? – Айди смеется, но это – натянутый смех. Искусственный. Ха-ха-ха, – так звучала бы зазубренная математическая формула, чей смысл Ящерице ни за что не постичь. Но, чтобы не получить двойку, нужно применить именно ее.

– Нет. Просто любопытно.

– Я все время забываю, что ты – полицейский. А не следовало бы, ведь так?

Так и не дождавшись ответа (Миша просто не знает, что сказать), он продолжает:

– Я знал ее, как Катú.

– То есть, ты не уверен, что это – ее подлинное имя?

– Когда речь идет о русских – ни в чем нельзя быть уверенным. Оказавшись в Европе, они часто берут псевдонимы. Она называла мне и фамилию, но я напрочь ее позабыл. У меня дурная память, да.

– Дурная?

– Но не настолько, чтобы забыть, что я люблю тебя. А ты, детка?

Я люблю тебя, – цветастая ширма, за которой можно спрятать все, что угодно. Неведомые резчики по дереву очень постарались, чтобы придать ширме фантастический вид, цветы, растения и птицы выглядят на ней, как живые. Перед всем этим великолепием невозможно устоять.

– …И я люблю тебя, Айди.

Она так и не решилась сказать Ящерице о благотворительном вечере. И о том, что он бог весть сколько времени провисел на стене, в квартире человека, о существовании которого даже не подозревал. Скорее всего, это случайность, – убеждает себя Миша. Такая же случайность, как и его гольф– знакомство с Шоллем.

Идентифицировать девушку со снимка так и не удалось. Кое-кто из присутствовавших на том благотворительном вечере вроде бы видел ее среди гостей, но эта информация не несет никакой конкретики. Она всего лишь красивая девушка – одна из многих. Это «одна из многих» служит Мише неожиданным утешением.

А Вернер Лоденбах давно не работает в фармацевтике. Около года, если быть совсем точным.

Эти – совершенно ненужные Мише сведения – добыл Томас. Томас всегда отличался нездоровой инициативой, и одно лишь упоминание чьего-то имени запускало в недрах его организма скрытые инстинкты ищейки. Мише следовало бы об этом помнить, прежде, чем науськивать его на Айди. И следствием ее неосмотрительности стал не слишком приятный диалог с помощником.

– Мутный тип, этот Лоденбах, – заявил он Мише.

– Что ты имеешь в виду? – она почувствовала себя стоящей посередине замерзшего озера, на тонком льду: одно неверное движение – и лед треснет, после чего последует недолгий полет в бездну и неминуемая смерть.

– Пять лет назад обвинялся в промышленном шпионаже, но вышел сухим из воды. После этого успел сменить две компании…

– Честно говоря, меня мало интересует промышленный шпионаж. Мы расследуем совсем другое дело, если ты не в курсе.

– Вы же сами просили пробить его, – в голосе Томаса послышались обидчивые нотки.

– Я просила тебя совсем не об этом. Мне нужно было сопоставить кое-какие факты, вот и всплыл… этот Лоденбах.

– Кажется, вы уже вызывали его. В связи с убийством Шолля, не так ли?

Лед под ногами Миши ощутимо затрещал.

– Он всего лишь свидетель. Случайный. Один из множества других.

– А если копнуть глубже? – Томас все никак не хотел уняться.

– Поверь, я уже копнула. На максимальную глубину.

– Если бы я не знал вас… То подумал, что вы выгораживаете этого типа.

– Но ты меня знаешь. Правда?

Истина для полицейского комиссара Миши Нойманн – дороже всего: это известно всем. Ради истины она готова пойти на любые жертвы. Не спать сутками, подвергать риску собственную жизнь, не жалеть подчиненных и себя самое – так было всегда. Но все пошло наперекосяк с тех пор, как в ее жизни появился Айди. Часть известной ей информации она утаила – сначала для того, чтобы защитить своего возлюбленного, а теперь…

Миша толком не может понять, что происходит теперь. Или – не хочет? Все сказанное Айди в лучшем случае оказалось полуправдой. А кончики нитей, которые торжественно вручил ей Ящерица, обрываются, даже не добравшись до клубка. Вернее, клубок и нити существуют совершенно отдельно друг от друга. И Миша, не будь она так влюблена, обязательно увидела бы: их цвета не совпадают.

А совсем недавно ей на глаза попался старенький «Трабант» из аэропорта. Он был припаркован в квартале от ее дома – еще одна трудно объяснимая случайность.

Албанца внутри не было, там не было вообще никого, и Миша поспешила заверить себя, что имеет дело с очередным реликтом прошлой эпохи, не более того. О слежке за ней не может быть и речи; даже если предположить невероятное – и слежка все-таки ведется, вряд ли ее тайные соглядатаи воспользовались бы таким приметным авто. Они обязательно выбрали бы что-нибудь нейтральное.

И, как ни прискорбно это констатировать, дело Россетти зависло на той же стадии, что и дело Шолля: слишком много версий, слишком много косвенных улик и ни одной прямой. Оружие, из которого убили стрелка, так и не было найдено. И опросы всех, когда либо знавших Россетти людей, вскрыли одну печальную истину: у стрелка не было не то, что друзей, – просто приятелей, с которыми можно скоротать вечер в баре. Пожалуй, самым близким ему человеком оказалась фрау Дурстхофф, соседка и домработница. Вещь совершенно невероятная, если учесть довольно успешную спортивную карьеру Россетти и сопутствующие ей прелести: бесконечные турниры, зарубежные поездки, чествования победителей, автограф-сессии и рукопожатия на камеру с сильными мира сего. Все опрошенные Мишей и Томасом довольно бодро перечисляли достижения Россетти, восхищались его бойцовскими качествами, но как только речь заходила о личности стрелка – следовал малопонятный ступор. Он был неплохим человеком, хотя и несколько своеобразным – именно так выглядел вердикт. Расшифровать, что значит «своеобразный» стоило большого труда, но в конечном счете Миша пришла к выводу, что речь идет о нелюдимости, подозрительности и мизантропии. Какая уж тут личная жизнь при подобных исходниках!