— Свободно и пользуясь доверием, — подчеркнула я. — Как и моя мать. Что бы там кто ни говорил.

— Как и твоя мать, — согласился Генрих. — Но только в том случае, если слухи улягутся.

* * *

Мэгги перед обедом не отходила от меня; щеки ее порозовели от счастья, ибо она весь день провела с братом.

— Он так вырос! Он теперь выше меня! Как же я по нему соскучилась!

— Тедди хорошо понял, что должен делать?

Мэгги кивнула:

— Я ему очень осторожно все втолковала, и мы даже поупражнялись, так что, надеюсь, ошибок он не допустит. Он знает, что будет идти следом за тобой и королем; знает, что нужно преклонить колена и помолиться во время мессы. Может быть, мне пойти рядом с ним? Тогда он уж точно все сделает правильно.

— Да, это, пожалуй, будет лучше всего, — кивнула я. — Но если кто-то вдруг начнет приветствовать его всякими выкриками, он ни в коем случае не должен ни махать рукой, ни что-то кричать в ответ. Он вообще никак не должен на это реагировать.

— Он это знает, — сказала Мэгги. — И все понимает. Я хорошо ему объяснила, почему нужно, чтобы его все увидели.

— Учти, Мэгги: если Тедди сумеет хорошо сыграть роль преданного члена королевской семьи, то ему, надеюсь, будет разрешено вернуться домой и жить вместе с нами. Поэтому очень важно, чтобы он все сделал правильно, понимаешь?

У нее задрожали не только губы, но и все лицо.

— Он сможет вернуться домой?

Я обняла ее; она вся дрожала от пробудившейся в ее сердечке надежды.

— Ох, Мэгги! Во всяком случае, я сделаю все, что в моих силах, чтобы он к нам вернулся.

Она подняла ко мне залитое слезами личико.

— Ему необходимо выйти из Тауэра! Это тюремное заключение его попросту убивает. Ведь он ничему не учится, ни с кем не видится…

— Но ведь король пригласил к нему учителей, не так ли?

Она покачала головой.

— Учителя к нему больше не приходят. Тедди целыми днями только и делает, что валяется на кровати и читает те книги, которые мне удается ему передать, но по большей части просто в потолок смотрит или в окно выглядывает. Один раз в день ему разрешается немного погулять в саду. Но ведь моему брату всего одиннадцать! Ему двенадцать только через месяц исполнится! Ему бы следовало учиться, постигать разные науки, играть в спортивные игры, упражняться в верховой езде вместе с другими мальчиками-ровесниками. Ему бы следовало взрослеть и постепенно становиться мужчиной. А он сидит в полном одиночестве и совершенно никого не видит, кроме охраны, да и то лишь когда ему еду приносят. Он мне признался, что иногда ему кажется, будто он уже и разговаривать разучился. А как-то раз он сказал, что целый день пытался вспомнить мое лицо и не смог. Он говорит, что иной раз он вечером и вспомнить не может, как этот день прошел. Он теперь каждое утро зарубки на стене делает, как настоящий узник. Только боится, что уже и счет месяцам потерял… И потом мы с ним оба знаем, что именно в Тауэре казнили нашего отца; и братья твои тоже здесь исчезли — такие же мальчики, как Тедди. Ему и скучно, и страшно, и совершенно не с кем словом перекинуться. Стражники у его дверей — люди грубые; они иногда играют с ним в карты и, разумеется, выигрывают у него какие-то жалкие шиллинги; они в его присутствии не стесняются непристойно ругаться и пить вино. Ему нельзя там оставаться! Я должна его вытащить!

Я пришла в ужас от ее рассказа.

— Ох, Мэгги…

— Разве Тедди сможет стать герцогом королевской крови, если с ним с детства будут обращаться как с предателем? — вопрошала она. — Это разрушает его душу, а я поклялась нашему отцу, когда он был еще жив, что всегда буду заботиться о младшем брате!

Я кивнула.

— Я непременно еще раз поговорю с королем, Мэгги, и сделаю все, что смогу. Надеюсь, что, как только тревожные слухи улягутся, Генрих выпустит мальчика на свободу. — Я помолчала. Потом сказала с горечью: — Иной раз кажется, будто наше славное имя — это для нас и величайшая гордость, и страшное проклятие. Если бы твой брат был просто Эдвардом, а не Эдвардом Уориком, он бы сейчас спокойно жил вместе с нами.

— Мне бы тоже очень хотелось, чтобы все мы были никем и ниоткуда, — грустно сказала она. — Если бы я могла выбирать, я бы взяла себе имя Никто. И никогда в жизни не стала бы жить при дворе!

* * *

Мой супруг созвал тайный совет, чтобы решить один-единственный вопрос: как заглушить ширящиеся слухи о новом пришествии принца Йоркского? Члены совета, разумеется, прекрасно знали, что некий герцог Йоркский, бастард короля Эдуарда Йорка, намерен вот-вот прибыть в Англию и отнять у Генриха трон. Джон де ла Поль, сын моей тетки Элизабет Йоркской, посоветовал королю не тревожиться понапрасну, уверяя его, что эти слухи вскоре прекратятся сами собой. Его отец, герцог Саффолк, сказал, что Генриху нечего сомневаться в том, что между Йорками и Тюдорами нет никаких разногласий; как только люди увидят Эдварда, идущего вместе со всеми к собору Святого Павла, они сразу же и успокоятся. Джон де ла Поль спросил, нельзя ли выпустить Тедди из Тауэра прямо сейчас, чтобы все придворные увидели, что Йорки и Тюдоры едины.

— Мы должны показать, что нам нечего бояться, — с улыбкой сказал он королю. — Это самый лучший способ заткнуть рты тем, кто распространяет подобные слухи.

— Что нам нечего бояться, что мы едины, — подхватил Генрих.

Джон протянул ему руку, и король тепло ее пожал.

— Да, мы едины, — заверил его Джон.

Король тут же послал за Эдвардом. Мы с Мэгги срочно переодели мальчика в новый колет и тщательно причесали. Тедди выглядел страшно бледным; он был бледен той ужасной бледностью ребенка, который почти не бывает на свежем воздухе; руки и ноги у него были по-детски слабые и худенькие, хотя в таком возрасте ему следовало бы уже набираться сил. Он, безусловно, обладал свойственным всем Йоркам обаянием и был очень хорош собой; впрочем, его совсем еще детское личико показалось мне излишне нервным, у моих младших братьев я ничего подобного никогда не замечала. Тедди, пожалуй, слишком много читал и слишком мало разговаривал, так что порой даже начинал заикаться, пытаясь выразить какую-то собственную мысль, а то и умолкал посреди фразы, словно забыв, что хотел сказать. Общение с грубыми стражниками сделало его безнадежно застенчивым; он улыбался одной лишь Мэгги и только с ней мог разговаривать спокойно, не заикаясь и не замолкая.

Мы с Мэгги проводили мальчика до закрытых дверей, за которыми заседал тайный совет; у дверей застыли гвардейцы-йомены со скрещенными пиками и никого внутрь не пропускали. Тедди нерешительно остановился; в эту минуту он был похож на жеребенка, который боится прыгать через препятствие.

— Эти люди не хотят, чтобы я туда входил? — с тревогой спросил он, глядя на могучих гвардейцев с равнодушно-свирепыми лицами, которые смотрели куда-то мимо нас. — Мне, наверное, нужно им подчиниться. Стражникам всегда следует подчиняться.