День прошёл спокойно и своим обычным чередом. Медицинские процедуры, массаж правой руки, занятия. Надежда Константиновна выборочно читала мужу свежую прессу, оберегая Владимира Ильича от излишних эмоций.

Месяца три назад случился конфуз. Кто-то из медиков оставил на видном месте газеты, и Владимир Ильич их увидел. Он тут же попытался ими завладеть, и никто не посмел бы ему перечить. Назревала крайне неприятная ситуация, однако вовремя появилась Надежда Константиновна. Она хладнокровно взяла газеты со столика, подсела к Ульянову и спокойно произнесла: «Ну что ж, Володя. Давай почитаем». И она принялась читать малозначимые заметки, избегая политических сообщений и решений правительства, избегая всего того, что могло бы взволновать больного. С тех пор так и повелось – газеты читали, но избирательно.

В 7-45 пополудни все поужинали, Ленин ел мало и плохо. Чувствовалось, что ему стало хуже, хотя он сам больше не жаловался.

Сразу после девяти часов вечера наконец приехал профессор Авербах. Ульянов заметно обрадовался его появлению и охотно дал проверить глаза. Во время осмотра много шутил. Зрение на тот момент оказалось вполне нормальным. Доктор предположил, что временное ухудшение зрения было связано с приливом крови к головному мозгу.

После того, как проводили профессора, стали укладываться спать. Дежурный Рукавишников, прежде чем выключить лампу, чуть сдвинул ширму. Владимир Ильич зажмурился от света. «Спокойной ночи», – шёпотом произнёс медик. В ответ Ульянов улыбнулся, несколько раз кивнул головой, и лампа была выключена. Владимир Ильич закрыл глаза, зевнул, и пальцы на правой руке разогнулись сами собой. Такое случалось часто.

Впоследствии Крупская вспоминала: «Еще в субботу ездил он в лес, но, видимо, устал, и, когда мы сидели с ним на балконе, он утомленно закрыл глаза, был очень бледен и все засыпал, сидя в кресле. Начиная с четверга стало чувствоваться, что что-то надвигается: вид стал у Владимира Ильича ужасным, усталым, измученным… У него как-то изменилось выражение лица, стал какой-то другой взгляд, точно слепой…»

Следующим утром, 21 января, Надежда Константиновна проснулась, по обыкновению в семь часов утра. Некоторое время она лежала, прислушиваясь к шорохам за дверью, затем быстро поднялась, накинула халат и, шаркая ногами, пошла в комнату мужа.

– Как прошла ночь? – спросила она Рукавишникова.

– Спокойно, – коротко ответил тот.

Крупская заглянула за ширму, прислушалась к ровному дыханию Ульянова, удовлетворенно кивнула головой и совсем тихо произнесла:

– Ну, всё. По-видимому, хорошо выспится, и вечерняя слабость пройдёт.

– Позвать вас, когда проснётся? – спросил дежурный медик.

– Нет, – отрицательно покачала головой Надежда Константиновна и присела в кресло. В молчании прошло около тридцати минут. Примерно в восемь часов дверь отворилась, и домработница Дуняша внесла поднос с кофе, на котором стояли две чашки.

Крупская взяла одну чашку – вторая предназначалась для Ленина – и сказала Рукавишникову:

– Ступайте пока на завтрак, я подежурю.

Медик поднялся с места и неслышно вышел. Менее чем через пятнадцать минут он снова был на месте. Рукавишников налил тёплой воды в кувшин, приготовил полотенце и тазик для утреннего умывания. Крупская тем временем, ушла одеться и вернулась довольно скоро уже опрятно одетой и свежей.

Прошёл ещё час. Ленин продолжал спать. Дыхание было таким же ровным и спокойным. Время от времени близкие и окружение заглядывали за ширму, но там ничего не менялась. Владимир Ильич всё так же безмятежно спал.

Около десяти часов Ульянов проснулся. Дежуривший у его постели Рукавишников заглянул в очередной раз за ширму и увидел, что Ленин проснулся, но было заметно, что сон его ничуть не укрепил. Владимир Ильич выглядел уставшим и более слабым, чем накануне. «Будете вставать, Владимир Ильич?» – спросил Рукавишников, но вразумительного ответа не получил. Немедленно медик сообщил об этом событии Крупской, Марии Ильиничне и профессору Форстеру, которые безотлучно с самого утра находились здесь же, в Горках.

Тем временем, больному подали кофе. Ульянов выпил его лежа в постели и несколько взбодрился. Однако вставать не стал и тут же вновь уснул. Появилась надежда, что с Ильичом, и в этот раз ничего плохого не случиться. Все сразу оживились и немного успокоились.

К полудню спокойствие начало иссякать, сменяясь волнением. К часу пополудни Дуняша принесла на подносе обед, который через час остыл и был унесён обратно. Волнение сменилось беспокойством. Всем хотелось, чтобы Владимир Ильич поскорее проснулся, открыл глаза более здравым, чем раньше.

Увы, этого не случилось. Ульянов проснулся в четырнадцать часа тридцать минут, но ещё более слабый и утомлённый. Дуняша тут же принесла по распоряжению Крупской чашку бульона и полстакана кофе.

Владимир Ильич выпил бульон. Он настолько ослабел, что Надежде Константиновне пришлось поддерживать чашку. Так же, лёжа в постели, Ленин с превеликим трудом опорожнил стакан компота и откинулся на подушку. Принятая пища не взбодрила Владимира Ильича.

В комнате незаметно появился профессор врач-психиатр Осипов. С каждой минутой Ульянов становился всё слабее и к семнадцати часам уже не мог поднять голову от подушки. Рукавишников держал холодный компресс на голове Ленина, профессора поочерёдно следили за пульсом.

Начался припадок, который выразился в судорожных движениях конечностей, особенно правой стороны. Судорога свела страдальца настолько, что невозможно было разогнуть руку. Утратилось сознание. Резко участилось дыхание, пульс подскочил до 130 ударов в минуту. Нарушилась ритмичность дыхания. Почти всегда такой симптом говорил о приближении смерти.

Врачи срочно приготовили камфару, морфий и всё, что могло пригодиться. Постепенно судорожное состояние начало ослабевать, пульс понизился до 90 ударов и стал хорошего наполнения. Доктора облегчённо переглянулись. Было, похоже, что опасность миновала.

Рукавишников начал менять компресс на голове Ульянова, прикоснулся ко лбу и тревожно воскликнул:

– Да он горячущий!

Срочно поставили градусник. Отворилась дверь и доложили, что приехал Бухарин и через минуту будет здесь, но на это никто не обратил внимания.

Рукавишников достал градусник, приблизил его к глазам и ошарашено выдохнул:

– Сорок два и три!

– Это ошибка! – враз вскричали Осипов и Форстер.

Рукавишников склонился, чтобы ещё раз измерить температуру, но в этот момент лицо Ульянова сильно побагровело – это резко прилила кровь к голове.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Бухарин. Впоследствии он так вспоминал об этом моменте: «Когда я вбежал в комнату Ильича, заставленную лекарствами и полную докторов – Ильич делал последний вздох. Его лицо откинулось назад, страшно побелело, раздался хрип. Руки повисли – Ильича, Ильича не стало».

На часах было шесть часов и пятьдесят минут вечера.