момента для откровений. Но на прямые вопросы отвечал со всей честностью! Только вот нынче Милке обо всех подробностях знать еще рано.

Милена, дурачась, надула губки:

— Папка, как не стыдно! Опять ты за старое, да? А ведь обещал Ванечку мне отдать! Соблазнял бы его в своё время, теперь моя очередь.

— Скажи еще, что ты его первая нашла, — фыркнул отец. Но Сильвана обнял крепче.

— Ну, не первая, но без меня ты б его точно никогда не отыскал! — гнула свое упрямица.

Гоблинша закончила с постелью, поклонилась царю, (хотя скорее выразила почтение двум своим «богиням»), и поспешила выскользнуть за дверь.

— Давай молоко-то, — напомнил Яр, протянул свободную руку.

Дочка засверкала глазами:

— Неужто будешь поить его через поцелуи?

— Пусть спит пока, ему позже подогреешь. Перепелиного бульончика, — невозмутимо заявил отец. Прихлебнул, поморщился: — Остыло.

— Ну так сам меня не пускал! — возмутилась Милена, старательно сдерживая свой звучный голос, чтобы не потревожить сон больного.

— И мёда переложила, аж приторно, — продолжал капризный родитель. Но пил мелкими глотками.

— Всего-то ложечку!

— Чайную? — ехидно уточнил отец.

— Нет, столовую, — призналась дочь, которая также не имела привычки врать, тем более папаше. — Но без горки!

— Фу, и с пенками! Мерзость. Ик!

Милена отобрала у заикавшего отца кружку, пусть молока в ней оставалось лишь на донышке. Затем забрала у него и подопечного, перенесла того на свежие простыни, уложила, заботливо укутала одеялом. Поправила длинные волосы. Полюбовалась, приподняв капюшон, порадовалась, что сегодня некромант выглядит куда живее, чем прежде: и губы порозовели, и на скулах легкий румянец проявился вместо синюшной бледности. И дыхание стало ровнее, глубже. Забытье болезненной слабости наконец-то сменилось здоровым спокойным сном. С удовлетворенным вздохом развернувшись, Милена обнаружила, что отец устало откинул голову на резную спинку кресла, закрыл глаза — и тоже крепко спит.

— Два сапога пара, да оба на левую ногу! — тихонько фыркнула она. Сняла с изножия кровати пушистое шерстяное покрывало с кистями и укрыла своего хрупкого родителя. — И как они раньше вдвоем жили? Как выжили-то?..

Сильван вскрикнул, вскинулся — и едва не утонул! Вдруг очнулся в воде, распахнул глаза, встряхнулся, от резкого движения его повело, чуть не упал, чуть не захлебнулся, хотел вскочить, но руки-ноги заскользили по гладкому дну… Чья-то заботливая рука поддержала его, другая рука отвела длинные влажные волосы с лица. Сильван огляделся: то ли пар клубился в воздухе, то ли какой-то туман застилал глаза, но он разобрал-таки, что находится в купальне. Необычной, красивой купальне, просторной, какие можно устроить только во дворцах. Глубокая купель с ароматной теплой водой, с бортиками из широких ступенек, чтобы можно было отмокать сидя или сойти дальше на глубину и вдоволь поплавать. Насколько он разглядел, щурясь изо всех сил, плавать тут есть где, головой о противоположную стену не стукнешься. А вокруг купели — то ли бронзовые, то ли деревянные лакированные колонны, причудливо разветвляющиеся к сводчатым потолкам. Никогда раньше подобного не видел. Жаль, проморгаться не получается, под веками будто песок скрежещет.

— Очнулся наконец-то? — прямо над ухом негромко произнес очень знакомый голос.

— Ксавьер?! — хотел крикнуть Сильван, резко развернувшись. Но вышло сипло, едва слышно, собственное горло подвело. И развернуться толком не получилось, подвели конечности: дрожащие ноги не удержали, руки не послушались. Он неуклюже рухнул — тотчас подхваченный в объятия.

— Ксавьер! — счастливо прошептал маг, оказавшись притиснутым щекой к мокрой груди друга, всё так же по-мальчишески безволосой, отнюдь не блещущей мужественным рельефом.

Руки с трудом, но удалось подчинить своей воле: Сильван поднял задеревеневшие конечности — обнял своего самого близкого, самого лучшего, единственного на всём свете друга в ответ, стиснул со всей имеющейся силой! То есть еле-еле. Просто повис на нем. Сполз бы под воду с бульканьем, если б его не удерживали под мышки.

— Как себя чувствуешь? — спросил эльф, перехватил поудобнее и погладил по волосам, темным от воды. Сильван мимолетно удивился: откуда вдруг взялись такие длиннющие волосья? Кажется, до ягодиц достают, он вроде бы чуял, как кончиками под водой щекочут. Вот же «облегчение» обнаружить, что руки-ноги как чужие, а зад на щекотку реагирует!

— Странно, — ответил маг. Язык тоже был каким-то деревянным, негнущимся. И привкус во рту противный, сладко-ржавый, приправленный горечью трав и приторностью мёда. Его чем-то опоили? — Ксавьер, у меня глаза болят. И голова гудит. И вообще всё болит. Почему?

— Глаза остекленели, теперь отходят, вот и болят. Это пройдет, потерпи немного, — отозвался Яр. Собрал колышущиеся по воде волосы, перекинул приятелю за плечо, чтобы открыть спину, потереть выступающие позвонки мочалкой из мягкого трёпанного лыка. Правда, не столько мыл, сколько гладил: костлявые плечи, худые руки… Шею вот намылил от души. Теперь, когда миновала опасность потерять друга навсегда, Яру очень-очень захотелось предъявить ему старые счеты и высказать всё, что на сердце накопилось, потребовать ответ за несправедливую обиду!.. Однако он сдерживался.

— Ксавьер, что со мной было? — спросил Сильван, жмурясь от осторожных прикосновений, от тепла, от заботы. Мышцы покалывало, онемение постепенно сходило с конечностей, к коже медленно возвращалась чувствительность. Словно он оживал после долгой могильной неподвижности, и это ощущение было восхитительным! — Кажется, мне приснился кошмар.

— Какой кошмар? — мурлыкнул на ушко эльф. Взялся умащивать ему волосы одуряющее ароматной густой смесью, да заодно сильными тонкими пальцами массировать кожу у корней, отчего назойливое гудение в голове развеивалось, и почему-то хотелось плакать.