Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дошла очередь до Хасана, и он сказал:
— Я увидел в собрании, как белолицый юноша плакал от любви к красавице, и сложил об этом стихи:
Я плачу на пиру у Мансура не от любви к раю и его чернооким девам,
Не потому, что проповедник упоминал об аде и его пламени, не от мысли о трубах
Судного дня,
Нет, я плачу, вспомнив молодую газель, бережно хранимую у меня в душе,
Лучше, чем слушать проповеди Мансура, внимать ударам бубна или барабана.
Стихи были легкими и мелодичными, а Яхья ас-Сакафи, не удержавшись, крикнул:
— Да не умолкнут твои уста, Абу Али!
Мансур криво улыбнулся — видно, обиделся, но не хотел показать этого, ведь его бы засмеяли и сказали, что он ничего не понимает в поэзии, и произнес:
— Стихи прекрасные, Абу Али, наверное, все присудили бы тебе первенство в этом состязании, если бы не упоминание аб аде и рае и Судном дне. Но я признаю твое мастерство. Оно было бы еще выше, если бы ты еще поучился у Абу-ль-Атахии или Муслима — у первого легче стиль, а второй более изыскан, чем ты.
Хозяин дома знал, чем задеть Хасана, — Муслим его постоянный соперник. После спора в винной лавке Шломы он постоянно старался унизить Хасана, представить его простаком, высмеять. Правда, это ему редко удавалось — Хасан отбивался то шуткой, то грубой непристойностью. И сейчас, когда Раккаши напомнил ему тот вечер, снова поднялись в душе обида и тревога: кто знает, может быть, Мансур уже успел написать донос, обвиняя Хасана в кощунстве.
Тем временем Хали, Халса, Раккаши, Яхья складывали «муарады» — подражания стихам древних, и когда кому-то удавалось сочинить удачный бейт, подносили чашу. Раккаши отказывался, но ему вылили вино за ворот, потом стали стаскивать с него мокрую рубаху.
— Это вода потопа, обновившего мир. Может быть, ты обновишься и избавишься от своей скупости, — приговаривал Хали.
— Нет, это те воды, которыми Аллах оживляет всякий злак и выводит из мертвого живое, — бормотал Ибн Дая.
— Это воды, созданные во второй день творения, как говорят христиане и иудеи.
— Нет, это райский источник Сальсабиль!
— Это живая вода вечности, которую праведник Раккаши вкусил на этом свете!
— Это пот грешников, смешанный со сладостью Божественного милосердия!
— Нет, это слезы праведников, взирающих на ваше беспутство!
— Вы смеетесь, — пробормотал рассерженный Раккаши, вытираясь чьим-то сброшенным кафтаном. — А ведь за каждое из таких слов можно поплатиться спиной или головой.
— Ну, некоторых голов не жалко, — насмешливо сказал Хали. — Трус может прожить и без головы, если у него гибкая спина. Не бойся, Раккаши, нас не слышит никто чужой, среди нас нет ни лицемеров, ни доносчиков. А если меня спросят, то я, хоть и не люблю философов и прочих ученых мужей, скажу, что правы дахриты, говорящие, что мир вечен и не создан творцом, ибо для того, чтобы создать такой глупый мир, надо быть глупцом, но вряд ли глупое божество смогло бы вообще создать что-нибудь, кроме глупости, а ведь на свете есть еще и хорошее вино.
— Да, — подтвердил Хасан. — Дахриты, без сомнения, правы, и я считаю, что не существует ни ада, ни рая, хотя хорошо было бы поверить в рай и стать праведником без всяких трудов.
— Нет, вы ошибаетесь, — возразил Ибн Дая. — Кто-то должен был создать мир!
— И тебя, его украшение! — вставил Хасан.
— И меня, — серьезно сказал Ибн Дая. — Не зря же мы живем, нами движет чья-то воля!
— Ты, наверное, джабарит!
— Нет, я не считаю, как они, что у меня нет воли. Моя воля свободна, но должна же быть причина всех вещей.
— Вот причина всех вещей, — достал Хали из кошелька блестящий дирхем и бросил его в чашу. — Давайте выпьем за то, чтобы не иссякали причины нашей жизни и нашего благоденствия! Пусть ханжи славят Аллаха, а мы будем славить вино и любовь. Абу Али, скажи нам стихи про это розовое вино.
Хасан взял в руку кубок. Напиток просвечивал сквозь стекло цветом расцветающей розы, по краям пузырилась легкая пена. Он немного подумал и стал читать:
— Не оплакивай Лейлу, не радуйся лику Хинд —
Выпей, глядя на розы, красное как роза, вино!
Когда он кончил, раздались одобрительные возгласы. Хали обнял Хасана и поцеловал в лоб, а молодой басриец, Абу Хиффан, не сказавший до этого ни слова, вдруг с набожным видом встал на колени и поклонился Хасану. На него посмотрели сначала с удивлением, потом все расхохотались, а он бормотал:
— О Абу Али, нет тебе подобного, да буду я жертвой за тебя! Возьми меня в ученики, и я буду твоим слугой и рабом!
— Ты пьян, молодец, — смущенно сказал Хасан.
— Нет, я трезв, клянусь жизнью, я еще никогда не пил вина, моя матушка запрещала мне, но теперь, когда я услышал тебя, ты заменил мне отца и мать!
— Хорошо, хорошо, — успокоил его Хасан, видя, что юноша сейчас заплачет. — Я возьму тебя в ученики, если у меня самого будет, чем прокормиться.
Еще долго спорили о том, кто совершеннее — Набига или Зухейр, какая рифма благозвучнее, кто лучше — древние или новые поэты, вспоминали знаменитые шутки Абу Муаза, приводили случаи кражи отдельных выражений и целых стихов, о чем Абу Муаз сказал:
— Если Али скажет хорошие стихи,
Кричите: «Молодец, Башшар!»
Наконец спорщики устали. Хасан принес все циновки и одеяла, какие нашлись у него, одолжил несколько циновок у хозяина, и стал стелить гостям.
Неожиданно с улицы донесся топот и звон оружия. Судя по шуму, проскакал большой отряд, Что-то грохнуло — видно, с уличных рогаток сняли цепи, чтобы пропустить всадников.
Хали вдруг вскочил и стал искать свой плащ. Его друзья недоуменно переглянулись: «Так поздно, куда?»
— Я пойду узнаю, — бормотал он.
— Куда ты пойдешь ночью? — удерживал его Хасан. — Тебя схватят, оставайся у меня!
— Нет, я должен узнать, видно, случилось что-то важное!
Накинув чей-то плащ, Хали вырвался из его рук и выбежал за дверь. Хасан осторожно пошел за ним.
Проскакал еще один отряд. Хасан услышал голос Хали, окликнувшего предводителя. Он на ходу, не останавливая коня, крикнул что-то в ответ. Хасан не успел даже спуститься с лестницы, как столкнулся с возвращающимся другом.
— Мы можем спокойно спать, — сказал он с какой-то торжественностью в голосе. — Я говорил, что нынешний халиф не проживет долго.
— Убили?! — не подумав, крикнул Хасан.
— Тихо, — зажал ему рот Хали, — никто еще не знает об этом, надо, чтобы Харун без помех прибыл во дворец и принял присягу.
— Как это случилось? — шепотом спросил Хасан.
— Халиса подослала нескольких своих невольниц — у нее есть чернокожие женщины, ростом и силой превосходящие стражников халифа. Они проникли в покои Мусы ночью, когда он спал, и задушили его подушками.