— Уж кому бы говорить, — усмехнулся Аракелов.

— Не спорьте, моряк… Да, Игорь Стравинский… В переложении дл органа Гейра Тордаля. И в его исполнении.

— В записи? — поинтересовался Янг.

— Нет. Запись — это всегда не то. Даже лучшая. Я тогда попала — чудом почти — в церковь Санта Мария дель Кармен в Мехико.

Янг присвистнул.

— Вот и говори о всесилии прессы, — завистливо сказал он. — Мне туда прорваться не удалось. А я старался, очень старался, Папалеаиаина… Аракелов не мог взять в толк, как удавалось журналисту произносить ее им полностью, ни разу не запнувшись, легко и свободно. — Ведь это был его последний концерт. Великий Гейр умер через час в своем номере «Амбассадор-отеля», — пояснил он Аракелову.

Однако Аракелову все это в равной мере казалось тарабарской грамотой: меломаном он никогда не был и, безусловно, предпочитал Гейру Тордалю Тура Хейердала… Он взглянул на часы:

— Нам пора, пожалуй. Утром уходим, так что… И знаете, давайте не прощаться. Не люблю я этого. К тому же — кто знает? — может, и свидимс еще… В Папаленим никому не нужно?

— Нет, — сказал Ганшин. — Завтра у нас испытания.

— Нет так нет, — кивнул Аракелов. — Ну, спокойной ночи.

Однако спокойной ночи не получилось. Потому что часа полтора спустя в каюту, где Аракелов совсем уже было собрался залечь на боковую, ворвалс Янг.

— Алек! А ведь до меня только сейчас дошло!

— Что именно? — поинтересовался Аракелов.

— Завтра Ганшин проведет испытания.

— Знаю.

— Испытания с помощью взрывов.

— И что ж с того?

— Господи, Алек, так ведь…

И тут Аракелов понял. Ведь взрывы должны вызвать просадки. Просадки — и тонкий, ювелирный механизм Арфы…

— Да, — сказал Аракелов, поднимаясь. — Вы правы. Пошли.

— Не плачь, ну не плачь же, милая, слышишь? Ну перестань, перестань… Что, опять этот хам тебя обидел? Ох, до чего же все они мне надоели! Ну, не плачь, никто из них и слезинки нашей не стоит!

— Да… Это говорить легко… А сама…

— Бывает, что и сама. Так потому что дура. И ты сейчас — дурочка. Мила заплаканная дурочка.

— И ты туда же, Роберта, что же это такое!..

— Да не ругаюсь я, глупая.

— Ну вот, сама видишь, «глупая»…

— Конечно! Сейчас же перестань, не стоят они того. Вот погоди, доберемся мы до Тонга, Аль говорил, что через месяц, не больше, — и дадим деру от них. Пошли они все подальше! Вернемся в Аделаиду, заживем с тобой, сперва вдвоем, а там видно будет… И главное — слышишь, Линда, милая? — главное держаться нам друг друга, пока мы здесь. Вдвоем мы против этих хамов — сила!

Вернувшись к себе, Ганшин решил перед сном еще раз просмотреть программу завтрашних испытаний. В общем-то, это было необязательно: в конце концов он не сейсмолог и не геолог, так что завтра — праздник Папазянов да отчасти Кортехо. Но раз уж вышло так, что здесь, на Фрайди-Айленде, он совмещает в одном лице координатора, диспетчера, директора и так далее, ему поневоле надо быть в курсе всех дел, влезать по мере возможности и в те детали, которые непосредственного отношения к нему вовсе не имеют.

На зеленоватом дисплее сменяли друг друга графики, формулы, таблицы, тексты. Однако, как ни старался Ганшин полностью сосредоточиться на них, из головы не выходил сегодняшний вечер, бесстыдная аракеловска самореклама, впрочем, надо отдать ему должное, самореклама мастерская, на первый взгляд ненавязчивая, легкая, в меру приправленная самоиронией… А разобраться — везунчик. Везунчик, и этим все сказано.

Ведь как оно получилось? Идею ему Янг подкинул — раз. Анна эту самую легенду о боге Увоке подбросила, где о боевой раковине говорится, местной трубе иерихонской — два; тут уж и слепому ясно, что к чему. Котяра несчастный — и тот ему информацию добавил… Бывает же так, чтобы фартило во всем подряд! Ведь появись он здесь на своем катере в то время, когда нет этих… — как их?.. — сизигийных приливов — и не вышло бы у него ни черта, не раскусить бы уважаемому Александру Никитичу пресловутого его орешка! Так нет же, и тут везуха! Слепая удача — разве ж это работа? Та, настоящая, за которой стоят напряженные, до последней минуты отданные делу дни и бессонные, напролет прокуренные ночи? Разве ж это работа, если курортник сей кашеварил тут вовсю, распевал у костра свои дурацкие морские песенки да рассказывал байки? От такой работы воистину не переломишься. А в итоге что? Герой. Великий деятель науки. Кай Юлий Аракелов. Пришел, увидел, победил.

С одной стороны, оно, конечно, хорошо. Ведь Аракелов, как и он, Ганшин, представляет здесь отечественную науку, и возложенную на него миссию, к чести оной науки, выполнил. Выполнил, к немалому ганшинскому удивлению. Но чему же удивляться, когда перед тобой везунчик?!

Везунчиков Ганшин не переносил. Может быть, потому, что ему самому всегда приходилось добиваться цели только трудом и потом. Лишь один раз, полтора десятка лет назад, еще там, на Синявинской опытной станции, когда работали они вместе с рыжим заикой Борей Бертеневым, тощим Тапио и увальнем Ланге… Впрочем, об этом времени Ганшин вспоминать не любил. Не позволял себе вспоминать. Ведь и он тогда оказался везунчиком. Пришла ему в голову идея, ослепительная идея, и, торопясь, перескакивая в непонятных еще местах через все подводные камни так, словно не существовало их в природе, он исписал быстрым, ломким почерком несколько страниц. Исписал и отдал Боре и до следующего дня ждал, а потом ощутил вдруг страшную опустошенность. Словно выгорел угольный пласт и осталась только пуста каменная порода, холодная и никому не нужная… И он ушел, ушел на работу в эксплуатационный отдел МЭК и с тех пор верил, что удержать в себе человека, теплоту, жизнь можно только подлинным трудом, а не сжигающим, оставляя страшную космическую пустоту, вдохновением… Нет, не нужно ему, Ганшину, везения. И везунчиков вроде этого дылды морячка не нужно. Чужие они. Чужие…

Вдобавок этот чужак, явившись сюда, на Фрайди-Айленд, сумел вмиг очаровать сперва Анну, потом журналиста, который прибыл, кстати, из-за «Беаты», а вовсе не ради каких-то дурацких подводных шляний, а после и всех остальных, включая даже Бенгтссена, а уж от кого-кого, но от Бенгтссена Ганшин этого не ожидал, никак не ожидал…

Впрочем, он не ожидал и того, что несколько минут спустя в комнату, бегло пробарабанив по двери подушечками пальцев, войдет Анна. В первый момент он не поверил глазам — за все время их совместной работы ни разу не приходила она к нему так поздно; во второй — обрадовался… Но из-за спины Анны вышли Аракелов и Янг, и радость в душе Ганшина истаяла, оставив в осадке нерастворимую тоскливую горечь. Бессмысленную — Ганшин сам прекрасно понимал это. Нелепую. Ненужную. Он выругался про себя, — легче от этого не стало — и жестом предложил пришедшим располагаться.