Следующий день был тоже пустой. Показал химикам, как гнать соляную кислоту и гидрокарбонат, оставил их трудиться. Надо будет в цехе вентиляцию сделать, сейчас сквозняком пользуемся, но его становится уже маловато. В пороховом цеху всех похвалил, полюбовался на растущую стопку ящиков с патронами. Как холода спадут, придется цех останавливать и переделывать, уже в другом месте и с другой технологией охлаждения реагентов.

Прошелся по остальным цехам. Порадовала самостоятельность часовщиков, они поменяли штампы для корпусов, и теперь часы будут в узорчатом латунном корпусе. Вспомнил, что понадобится золото, пошел к ювелиру. Опять с ним чуть не поругались, он часы для государя делал, занят со страшной силой. И золота у него мало, с трудом и дорого выцыганил грамм пятьдесят. Все же не нравится мне этот ювелир, хорошо бы Марка из Архангельска переманить.

Братьев дома не нашлось, они теперь постоянно в разъездах были, распродавали все, что можно и нельзя – мало ли как после визита к царю дело обернется. И чем мне заняться?

Свободное время – это зло! Поспешил на стрельбище, больно уж руки пострелять чесались.

Две стойки под мишени, уже готовые, стояли в сторонке, три огневые позиции сколотили полностью и делали помост для четвертой. Решил, что для меня одного места вполне достаточно и никому мешать не буду. Изготовившись к стрельбе, сразу увидел свой очередной недочет – стрелять было не во что. Вернулся в казармы озадачивать дежурного.

Послали морпехов за бумагой и угольными карандашами, велев, как принесут, нарезать ее «на вот такие листочки». Сам решил изготовить шаблон-транспортир для рисования. Сделали мне его быстро, вырубив из кусочка листа латуни. Формы получились не очень круглые, скорее многогранные, но общая канва с пятном в центре и десятком концентрических окружностей в транспортире вполне прослеживалась. Забрал в карман несколько гвоздей и пошел с шаблоном показывать морпехам, как рисовать мишени. Нарисовал пару для себя, в качестве демонстрации.

Нагрузившись сбруей с пистолетами и горстью патронов из оружейки, вернулся на стрельбище. Стрелял неплохо, а главное, с удовольствием. Было несколько непривычно целиться то с одной, то с другой руки, поэтому в левой мишени пули лежали кучнее, а в правой был стыд и позор, хотя тоже относительно кучно.

Пока отстреливал патроны, набежало много любопытствующих из морпехов. На душевном подъеме после стрельбы велел пригласить капралов и принести ящик патронов и пустой ящик под гильзы. Отработали с капралами подход к огневому рубежу. Надо было подойти, надеть сбрую, сделать по одному выстрелу с обоих стволов, подойти к мишеням, пометить попадания крестиком, отойти обратно, сделать еще по выстрелу, почистить оружие ершиками, снять сбрую, пойти к мишеням, свои забрать, свежие повесить. Такую схему наметили после нескольких проб.

Стреляли капралы неважно, все же лидер подразделения необязательно снайпер. Отработав схему, велел всех солдат через нее пропустить, а по мере появления оружия и огневых рубежей использовать по одному рубежу для экипажа и один будет резервным. Потребовал завести лист, где записывать напротив морпеха его результаты. Обещал этот лист проверять постоянно. Потом подумал и велел вывешивать лист в казарме на всеобщее обозрение.

Вспомнив про технику безопасности, добавил, что к мишеням ходить можно только после того, как со всех рубежей отстреляются. Ну, вот теперь вроде все учел. Пусть тренируются, тут им весь комплекс: и зарядить-разрядить, и почистить, и сбрую надеть. Жаль только патронов адски мало на такую толпу. Четыре сотни патронов, это восемь дней работы оружейников! На самом деле с использованием отстрелянных гильз раза в три меньше, но все равно стрельбы не чаще двух раз в неделю. Проведем пару-тройку стрельб, и особо талантливых буду учить на пятом рубеже. Их к царю и отправлю на показ.

Двинский полк

Пятно света металось впереди, вычленяя из темноты зимней ночи натоптанную тропинку привычного патрульного обхода. Под подошвами скрипел свежевыпавший снег, прихваченный морозцем. Масляная лампа неплохо грела одну руку, а вот второй приходилось зябко без меховых рукавиц, да еще Терентий со спины бухтит, горло морозя:

– …не, ты скажи, Данила, верно, что боярин по серебряному поклал за урок стрелецкий?

– Верно, верно, сколь раз уже сказывал. При мне боярин капралам сказывал, что кладет серебряный тому, кто не хуже чем он пальнет. И серебра капралам отсыпал. То не только мне видно было, ты что ж, теперь каждому спрос учинишь?! – Данила хмыкнул в покрытую сосульками бороду, переложил лампу в другую руку и посветил вокруг тропы, разглядывая свежие следы в глубоком снегу. – Глянь лучше, никак опять кого от берега принесло?

Терентий подошел ближе, разглядывая свежий след.

– Да не-э, к берегу кто-то шел, аккурат к тропе через Двину. Уж седмицу никого у корабля не ловили. Эх…

Терентий разочарованно ухнул, похлопывая рукавицами и, видимо, вспоминая веселье, когда прошлым прознатчикам бока наминал.

Данила посветил еще на глубокие лунки следов, тянущихся к берегу и теряющихся в ночи.

– Все одно капралу сказывать надобно. Боярин строго заповедал – об всем сказывать, что узрим.

Терентий дружески хлопнул напарника по спине:

– Идем уж, скажем, с нас не убудет. Ты мне иное ответствуй, неужто так просто серебряный дадут?

Патрульная пара вновь заскрипела снегом по тропе, окутываясь паром дыхания.

– Скажешь то ж «просто»! Не видал ты, как боярин из пистолей садил, да еще не отворачивался при пальбе, как стрельцы, а двумя глазами пули провожая. Мнится мне, чтоб то серебро получить, душу запродать потребно будет.

Данилу передернуло от собственных слов, но перед его глазами так и стояли столбы с бумажками, где проклевывались все новые и новые дыры. Продал боярин душу аль нет, но палит он знатно.

– Ну, ты, Данил, не наговаривай! Вспомни, как батюшка о боярине сказывал! Разве ж так о душепродавце молвили бы? Да и работные наши души в боярине не чают. Справный, говорят, и научил уже многому. Знать, и нас научит. Мне бы серебрушка ох как ко двору пришлась бы. Приглянулись мне в мастерских тутошних гостинцы для матушки да Марфушки…

За разговором о гостинцах и родичах морпехи дошли до поворота тропы, где на вытоптанной площадке возвышался деревянный столб со свешивающимися на цепях железной пластиной и колотушкой. На вершине столба слабо светил масляный фонарь, бросая тусклый круг света на окружающую белизну.

– Терентий, хорош баять! Подлей масла в фонарь лучше, у тебя вроде баклажка была. Я ж пока до мастерской обернусь.

Скрип шагов Данилы стихал, удаляясь к темнеющему зданию очередной мастерской, подсвечиваемой только несколькими узкими оконцами, за которыми желтели фонари цеха и слышался человеческий гомон, перемежаемый грохотом инструмента.

Терентий, продолжая вполголоса рассказывать самому себе про платок, про отрез узорчатый, про справный топор с пилой, возился у фонаря пограничного столба, пытаясь залить масло, не снимая рукавиц. Выходило плохо, и Терентий постепенно переходил с мечтательных слов к более насыщенным.