подушек и мантии. Наши с Санчесом взгляды остановились на ханском кресле, мы переглянулись, и я спросил:

— Трон хоть чистый?

— На троне никого не убивали, шахиншах.

— А почему подушки нет? — удивился я.

— Рядом дрались. Брызги летели. Подушку убрали, но сам трон вытерли.

— Понятно, — сказал я и подошёл к трону. — Присяду? — спросил, обращаясь к Сафа Гирею.

Тот нервно дёрнул плечами.

— Честно говоря, я не знаю, Сафа, что с тобой делать. То ты с Ордой на Московию в набеги идёшь, то с Московией на Орду. Ты бы определился, кто ты, охотник или пидорас[22].

Сафа взялся за рукоять меча и потянул его вверх. Он знал греческий язык.

— Ты не обижайся, — сказал я, останавливая его рукой. — У меня нет желания тебя обидеть. И не думай, что у тебя сейчас есть шанс меня убить.

— Шанс есть всегда, — прошипел Сафа Гирей, посылая клинок обратно в ножны, косясь на Санчеса, стоявшего у него за спиной, и на четырёх индейцев, окруживших трон.

— Это иллюзия, которая туманит твой мозг. Даже если бы у тебя был шанс, тебе нельзя меня убивать. Я — гарантия твоей жизни. Где, кстати, Булат Ширин? — спросил я Санчеса.

Сафа Гирей вздрогнул.

— Мы его нигде не нашли, — ответил Санчес. — Ни среди мёртвых, ни среди живых. Слышал, что он защищал мечеть.

— Мечеть ты брал? — спросил я Гирея.

— Я.

— И где Ширин? Он же там был?

— Я не знаю, — понурил голову Сафа.

— Зна-а-аешь, — я рассмеялся. — А ведь ты специально отпустил его. В мечети должен быть подземный ход. И ты знаешь это. Ты надеешься, что я отдам тебе Казань, уйду, и вы с этим хитрожопым бием дальше будете дурачить то меня, то Московского царя, требуя деньги на оборону с нас обоих?

У меня по привычке частенько вырывалось «царь», когда я говорил про Московию, чем я всегда «ошарашивал» собеседников. На самом деле, царём русские государи себя ещё не «мазали». Юрию не до того было, всё с новгородцами да литовцами воевал, даже со мной не повстречался, как было договорено, а Иван Четвёртый пока ещё не дорос до шестнадцати лет.

— Он не царь, — буркнул Сафа Гирей, поглаживая эфес сабли. — Это я — царь.

— Вот я и думаю, что с тобой делать? — задумчиво произнёс я. — Возьмите его.

Индейцы шагнули вперёд и схватили его за руки.

— За что? — выкрикнул Сафа Гирей, пытаясь выдернуть руки и вынуть из ножен меч.

— За попытку покушения на шахиншаха. Все же видели, что он схватился за меч и пытался достать его? — я оглядел визирей.

Визири утвердительно качнули головами.

Однако бывший хан крутнулся на носках на сто восемьдесят градусов, шагнул левой ногой назад и, подняв руки скрестил их, оказался между охранников, один из которых, державший правую руку, завалился на пол.

Меч Гирея по окружности рассёк воздух слева направо и упал на меня. Его полёт я не видел, а просто на автомате нырнул вперёд и «вкрутился» левой рукой в сторону его правой руки.

Лезвие его меча скользнуло по созданной мной плоскости: по наручи и панцирю, громыхнув так, что у меня заложило уши. Острие его меча, не найдя иного препятствия, впилось в спинку трона. Я ударил левым плечом и локтем в живот Сафа Гирею, а правой рукой зацепил его пятку и потянул на себя.

Хан отпустил рукоять меча и, отлетев назад, упал на спину. Он хорошо приложился затылком о мраморный пол и отключился. Перехватив его левое запястье, я крутанул его руку, переводя хана в положение «лицом вниз» и применил «первый контроль» из приёмов айкидо. Мои охранники уже опомнились и навалились на бездыханное тело.

— Вот сука! — выругался я, переводя дыхание и отдавая запястье хана индейцу.

Сердце колотилось не только в груди, но и в голове. В очередной раз спасла реакция и вбитые в тело и мозг рефлексы.

— Санчес, всех ханских биев и их ближних арестовать или перебить, если будут сопротивляться. Ты видел их настрой.

— Они окружены, светлейший. Наши командиры предупреждены. Им никуда не деться, — сказал Санчес и вышел из тронного зала.

Я махнул рукой и, потерев вдруг запульсировавшие виски, оглядел визирей.

— Мандар Саха, принимай в управление Казань и прилегающие земли.

Старший сын султана Табаридже шагнул ко мне и приклонил колени перед троном. Это был уже зрелый муж, отягощённый не только годами, но и ранней сединой.

— Наконец-то ты обретёшь достойное место в нашей империи. Не скажу, что спокойное, — смеясь сказал я, — но, думаю, что ты со своими яванцами, наведёшь тут порядок. И встань уже!

— Без твоих индейцев, навряд ли, — поднимаясь с колен, но не поднимая голову от пола, произнёс Мандар Саха.

— Твои, мои… — хмыкнул я. — Любишь ты считаться. Конечно, мы дадим тебе кроме армии и правильных чиновников. Мы же с тобой всё обговорили.

Я тоже встал с кресла и обнял его за плечи.

— Не переживай, то, что мы с тобой спланировали, так и будет. Уже сейчас стоят гружённые металлом, брусом и цементом баржи. Всех пленных горожан прямо сейчас на восстановление стен и домов. Неспособных или нежелающих работать добровольно, не обращая внимание на ранги и статус, отправить в Крым на рынок. Всё местное духовенство: сеидов, шейхов, мулл, абазов, шейхзад и муллазад… Их тут слишком много… Всех казнить. Прямо сегодня. Не оставляя на потом. Они оказали нам вооружённое сопротивление.

Мы встретились взглядами с Балым-Султаном главным суфием Ордена Бекташи. Он понял мой молчаливый вопрос.

— Они не выполняют предписания Корана, шахиншах-баба, — сказал он, называя меня одновременно и светским, и духовным «титулом».

С помощью бекташей был распространён слух о том, что Питер Араби не простой завоеватель трона в Османской Империи, а «обычный» баб, то есть — пророк, восстанавливающий справедливость перед пришествием Махди[23].

Баб, то есть я, заявил, что Махди придёт не куда-то, а именно в Турцию, и не когда-то, а буквально в ближайшие годы. Ибо нет места на Земле, где бы было больше горя и бед, чем в Турции, и нет у людей более сил, чтобы терпеть всё это зло. Махди придёт, чтобы утвердить царство справедливости и благоденствия.

Бекташи вычистили «авгиевы конюшни» янычар, исключив из элитных рядов потомственных дворян и детей духовенства. Янычар указом снова подчинили шахиншаху, о чём они, судя по всему позабыли, и разрешили жениться после двадцати пяти лет. Ранее янычарам вступать в брак до сорока лет запрещалось.

Я и в «своё время» так до конца и не разобрался в исламской иерархии, а сейчас