— Со мной все в порядке, — отозвался он, распрямляясь. — В абсолютном порядке. И будет еще лучше, когда я закончу эту книгу. Вы представляете, сколько людей хотят узнать правду об Уоксманах? Что все было не совсем так — Глория, стригущая волосы над раковиной, и Фил и Тони, самостоятельно выбирающиеся из Бронкса? — Я не ответила, а потому он продолжил: — Правда не столь идиллична.

Мне отчаянно хотелось уйти, и я шагнула к бордюру, чтобы поймать такси, но он дотронулся до моего плеча, и я застыла.

— Я не хотел вас путать, дорогая, — сказал он мягко. — Я никогда никого не обижу.

— Мистер Хенретти, я понимаю. Но я ничем не могу помочь вам.

— И не нужно. У меня здесь везде глаза и уши.

— Так почему же вы со мной разговариваете?

— Просто вы не такая, как они. Когда я увидел вас в Лос-Анджелесе и вы заговорили о Теде Родди, я видел, что вы расстроены. И еще, вы до того серьезны, что у меня душа разрывается.

— О чем вы?

— Вы все принимаете слишком близко к сердцу. Поднимаетесь ни свет ни заря, читаете новости в лимузине, таскаетесь в «Таймс» посреди ночи.

Хенретти знал обо мне слишком много — возможно даже, где я живу. Я была в ужасе. Из-за угла вырулило такси, и я бешено замахала ему и выскочила на проезжую часть — лишь бы поскорее очутиться в безопасном, запертом салоне. Назвав шоферу мой адрес, я посмотрела из окна на Хенретти — маленькую печальную фигуру, одиноко стоявшую в темноте.

На следующее утро я первым делом начала собирать и распространять газетные материалы, посвященные премьере. В большинстве газет красовались фотографии Персоны, входящего в кинотеатр, — или, точнее, его спины. Заголовки преимущественно, в той или иной вариации, гласили: «Петь может не каждый».

Придя на работу, Аллегра сразу же вызвала меня к себе в офис и велела сесть.

— Я знаю, тебя разволновало появление Персоны, и признаю, что не верила в его приход, — прошептала она, роясь в «хитах». Она была одета в стиле, который я называла про себя нарядом «на следующее утро» — плохо сидевшее черное бархатное платье, которое шло ей не больше, чем больничный халат. Она всегда надевала это наутро после премьеры. Вероятно, это была ее версия мятых свитера и рубашки-безрукавки. — Но нам не нужно, чтобы фильм имел такой резонанс. Теперь все газеты полны его фотографиями вместо портретов Бадди Фридмана и Франчески Дэвис или любой другой знаменитой личности, — сообщила она, подчеркивая каждое слово, дабы я поняла, что на мою долю слов уже не остается. Затем она отвернулась к своей картотеке, ко мне спиной. Я вышла из офиса.

Несказанно уставшая и измученная пульсирующей головной болью, я не знала, что делать или говорить в отношении Хенретти. Предположительно мы были обязаны доложить о любом необычном наблюдении, но никто ничего не видел — по крайней мере в моем присутствии. Когда он заявил, что у него здесь везде глаза и уши, я поняла, что если бы кто-то из «Глориос» узнал о нашей с ним встрече, то я оказалась бы неким образом замешанной в событиях вроде тех, какими закончилась история с его книгой. До меня дошло, что я, быть может, была не единственная, кто поддерживал с ним связь. Возможно, так поступали многие. Хенретти знал «Глориос» достаточно хорошо, чтобы воспользоваться взаимным недоверием ее сотрудников в качестве удобной ширмы для своих расследований.

После встречи с Хенретти я отправилась домой и обнаружила, что Эллен не спит и ждет меня, чтобы сообщить о соседе, который интересовался, не работаю ли я девушкой по вызову. Подозрения имелись явно не у него одного, и этим, наверное, объяснялся инцидент со спаниелем, случившийся, казалось, год назад, хотя прошло всего несколько часов. Когда Эллен сказала, что я работаю в «Глориос», у мужика хватило наглости попросить постер «Шедевров».

Неужели все вокруг только и думали, чтобы использовать меня или оскорбить? Это уже просто эпидемия.

Мне не спалось. Когда в половине пятого утра зазвонил телефон, я уже давно сидела за компьютером. Нашла в Интернете один из тестов-эннеаграмм[20], я теперь проходила его, надеясь, разобраться в своих отношениях с сослуживцами. Мне очень хотелось знать, почему, обладая уравновешенным характером, я не нашла в «Глориос» ни друзей, ни людей, которым мое мнение было бы важно.

— Дорогая, беги в офис. — Звонила Белинда из газетной лавки. Я дала ей свой телефон, чтобы она звонила мне в экстренных случаях, и она воспользовалась им впервые. — На первой странице «Нью-Йорк обсервер» напечатана статья «Деньги, ложь, насилие и кино, или Как я нагрел Фила Уоксмана на пятнадцать миллионов».

Я поблагодарила Белинду, быстро натянула на себя вчерашнюю одежду — я так и не успела повесить ее в шкаф, — выбежала на улицу и поймала такси. Когда я добралась до лавки, было еще темно. Белинда ждала меня с двойным эспрессо и четырьмя экземплярами газеты, отпечатанной на розоватой бумаге. Я пробежала глазами первые два абзаца, и мне стало ясно, что эта статья повергнет мое ближайшее будущее в хаос.

За две недели до этого Фил приобрел фильм под названием «Ножовка», в котором рассказывалось о дружбе между умственно отсталым преступником, освободившимся из заключения, и маленьким мальчиком из неблагополучной семьи. Автором сценария и режиссером и исполнителем главной роли был малоизвестный актер Джимми-Дейл Готорн. Он вложил всю свою душу в этот фильм, на создание которого ушло почти десять лет. Все это я знала, потому что, занимаясь поисками в Интернете, случайно вышла на несколько статей, посвященных фильму. Тони считал картину дерьмом и безжалостно издевался над братом, крича, что тот переплатил и что это «очередная тупая гребаная идея».

Сделка с Гэри Мастерсом, продюсером, у которого Фил купил фильм, предусматривала конфиденциальность финансовых договоренностей. И вот теперь, когда чек был погашен, Мастерс дал «Обсервер» эксклюзивное интервью. Он заявил, что устроил фальшивый аукцион, чтобы заставить Фила переплатить за «Ножовку». Кроме того, Мастерс назвал фильм «товарным браком» и предсказал ему полный провал в прокате. Упомянув кое-какие неблагоприятные отзывы, уже полученные от фестивальных критиков, Мастерс объявил: «Слава Богу, «Ножовка» больше не имеет ко мне никакого отношения. Как хорошо, что Фил Уоксман не очень-то разборчив». Статья заканчивалась восторгами Гэри по поводу его новой яхты — «добрые восемьдесят пять футов».

Я позвонила домой Аллегре, одновременно отправляя ей факс. Было еще только пять утра, но я знала, что она сразу же захочет увидеть газету.

— Аллегра, прошу прощения, что звоню так рано, — сказала я, прекрасно понимая, что разбудила ее. — Я посылаю вам статью из «Обсервер». Уверена, что вы должны ее увидеть немедленно.

— Надеюсь, это не очередная перестраховка. — Переход от глубокого сна к абсолютной стервозности занимал у нее меньше времени, чем обычному человеку потребовалось бы на то, чтобы чихнуть.