Дженни призналась мне в этих тайных свиданиях, и я посчитал своим долгом никому о них не рассказывать. Только вот Шону было двадцать пять, а Дженни шестнадцать. Дома его ждала жена. Передо мной стояла одна из тех дилемм, которые болтаются где-то на периферии сознания, будто маленькие трещинки в потолке. Среди жизненной суеты вы о них забываете. Но спустя какое-то время они вновь напоминают о себе, и в голову тут же приходит мысль, не изменилось ли что в худшую сторону. Может, проблему пора бы уже решить? Я не допущу, чтобы их отношения приобрели сексуальный характер. И не позволю потолку свалиться им на головы. Но откуда нам знать, когда эти трещинки его обрушат? За штукатуркой ведь не видно.

Шон почувствовал любовь к сыну благодаря отношениям с Дженни. Их объединяло уникальное явление – понимание, выходящее далеко за рамки сочувствия, с которым каждый из нас сталкивается в жизни. И в рамках этого понимания между ними возникла связь, которая дала Дженни дом, то есть место, где она чувствовала себя в безопасности, а Шона наделила силой.

Когда Шон, раздираемый яростью, звонил посреди ночи Дженни, сжимая кулаки, она понимала его чувства. Ей не надо было ничего ему говорить. Только слушать. То же самое и с ней. Еще до того, как к ней вернулись воспоминания о том фрагменте изнасилования, она рассказала мне, как чувствует себя рядом с Шоном:

Я думаю о нем целыми часами. Закрываю глаза и представляю, как мы сидим в ресторане или гуляем у озера. Вижу его лицо и перебираю в уме все, что хочу ему сказать. Будто репетирую спектакль или что-то в этом роде. Я не могу думать ни об уроках, которые задал учитель, ни о том, что меня просила сделать мать, вообще ни о чем. Представляю, как беру все отрицательные эмоции и бросаю их в мусорную корзину, в огромный черный пластиковый мешок. Одну за одной – жжение в животе, бешеное биение сердца, страх по поводу и без повода, ощущение, что все совсем не такое, как кажется, дезориентация – словом, все то, что мы с вами здесь обсуждали и что довело меня до такого сумасшествия, что я даже попыталась покончить с собой. Я бросаю все это в мешок, кладу его на велосипед, вижу машину Шона, он выходит, в следующую секунду хватает мешок, запихивает его в багажник, и все время, которое мы проводим вместе, его попросту нет. Он исчезает! На самом деле! Мы можем говорить о всякой ерунде, я могу всю дорогу плакать, Шон может рассказывать о том, что его так разозлило на прошедшей неделе – это не имеет ровным счетом никакого значения, потому что мешок с мусором заперт в багажнике.

– А что происходит, когда вы возвращаетесь в город, он паркует машину и ты открываешь замок велосипеда? Он отдает этот мешок с мусором обратно? – спросил я ее. Обычно я знаю ответы на свои вопросы. Но не в этот раз.

Нет, не отдает. Он бы никогда этого не сделал. Но мусор накапливается снова и снова.

– Прости, Дженни. Наверное, очень трудно осознавать, что мусор никуда не денется, когда Шон увозит его с собой.

Но все обстоит именно так, я знаю, что через неделю или десять дней я смогу дать ему новый мешок и на какое-то время от него избавиться. И когда плохие эмоции ко мне возвращаются, я просто представляю, как бросаю их в пластиковый мешок. Еще и еще. Я просто заполняю мешок под завязку, сажусь на велосипед и везу его Шону.

Я брать у Дженни мешок с мусором не могу. Как и родители, друзья или другие члены группы. Только Шон. Представляете себе такую силу?

Шон свой мешок с мусором Дженни не отдает. Я его об этом не спрашивал, как и о Дженни в целом – не надо обременять этого достойного молодого человека дополнительным чувством вины. Но знаю, что Шон никогда не испытал бы радости, перекладывая свою ношу на плечи других. Его радость – это возможность забирать мусор у Дженни. Она дает ему мешок, и у него появляется причина, основание для того, чтобы каждое утро вставать с постели. Повод бороться дальше. Повод жить.

Да, Шон любил сына. Я не знаю, любил ли он жену или же оставался с ней единственно из чувства долга. Они не прожили ни одного спокойного, мирного дня. Но несмотря на это, Филиппа парень любил, и это чувство в его душе высвободили отношения с Дженни. Он нашел червоточину в чувстве вины и слабое звено в строю своих призраков. Сила, которой девушка его наделила, была им не по зубам. Это могущество стало своеобразным невидимым силовым полем, которое окутало его любовь и встало на ее защиту. Именно оно принесло Шону ощущение безопасности, благодаря которому он перестал таить свои теплые чувства к ребенку.

Я недоволен, потому как сваливаю в одну кучу слишком много метафор. Как же отчаянно я стараюсь вам все объяснить.

Как бы там ни было, мы, по меньшей мере, должны единодушно признать, что их объединял очень специфический жизненный опыт.

Проблема вот в чем: он мужчина, она женщина – да, юная, но все-таки женщина. Когда между двумя людьми устанавливается столь мощная связь, они готовы идти хоть на край света. А край света для мужчины и женщины подразумевает секс. Не «иногда» и не «может быть». Всегда.

Я сел за стол, разделявший меня с Шоном. Движения мои были медлительны. Телефон зазвонил на пять минут позже, чем я просил утром.

– Прошу прощения, Шон. Я должен ответить. Подождете?

Да, док, все в порядке, – сказал он.

Я взял трубку, перешел в небольшую комнатенку между кабинетом и ванной, и прикрыл дверь – не до конца.

– Детектив Парсонс, спасибо, что перезвонили, – сказал я, стоя у самой двери и говоря достаточно громко.

Без проблем. Вы сказали, что я должен кое к кому присмотреться. Это связано с Дженни? Она вспомнила что-то еще?

– Что-то в этом роде. Но сначала выслушайте меня. Это должно остаться между нами. Вы меня поняли? Когда я вам скажу, вы и сами в этом убедитесь.

Я весь внимание, Алан. Что случилось?

Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Я чувствовал себя гадко. Утром Шон наполнил мою душу таким счастьем. Я услышал о его чувствах к Филиппу, увидел его слезы и чуть сам не прослезился. На меня снизошло ощущение святости и чистоты. А теперь я собирался сделать следующий шаг на избранном мной дьявольском пути.

Шон воплощал собой свет, я тьму. Он служил символом добра, я – зла. Он был чист, я – испачкан и мерзок.

Я проглотил эту горькую пилюлю и двинулся дальше. Ребенок с коробком спичек. Одну из них теперь предстоит зажечь.

Алан, вы меня слышите? Кто тот человек, к которому я должен присмотреться?

И тогда я сказал. Просто произнес. Причем достаточно громко для того, чтобы меня услышал Шон.

– Боб Салливан.

Следующий день был вторник, и я по обыкновению поехал в Сомерс. Мне предстояло работать с преступниками, они будут на меня орать, обманывать, проявлять неуважение. От этого я чувствовал в душе облегчение, которое немало меня беспокоило. Неужели мои собственные злодеяния были настолько презренны, что я заслуживал столь дурного к себе отношения? Неужели теперь всю жизнь буду мучиться и платить за то, что когда-то преступил закон? Я скорее лягу в могилу и встречусь с Гленном Шелби, чем буду жить такой жизнью.