Эти люди мало интересовали Грозного.

Им дозволено получить свою долю потехи, и они ее получат. Наставник Дрона нашел прекрасное место для стадиона, обладающее сотней благоприятных примет, покатое к северу, обряды были проведены с тщанием, а строители превзошли сами себя. Недаром вокруг стадиона мигом вырос целый городок шатров — состоятельные горожане могли позволить себе неделю отдыха. Неделю праздной болтовни и восторга.

Неделю зрелищ, которых порой не хватает пуще хлеба насущного.

Грозный поднял руку, и гул дюжины гонгов обрушился на трибуны. Он рос, ширился, заполняя пространство, в него вплелась медь длинномерных карнаев, сотня цимбал подхватила эстафету — и сверху брызгами взлетела золотая песнь труб. Шуты заспешили, покидая арену, трибуны откликнулись взволнованным аханьем, и стража уже пинками гнала из восточного прохода дурака-факира, прозевавшего нужный миг.

Счастье последнего, иначе колесницы смяли бы человека, отправив радовать своими фокусами адских киннаров.

На арену выезжали царевичи. Множество царевичей. Местные, хастинапурские, и наследники сопредельных престолов, и наследники престолов не то чтоб сильно сопредельных, и будущие хозяева дальних земель. Птенцы Города Слона. Заложники Великой Бхараты.

Они тоже мало интересовали Грозного.

Ровно в той степени, в которой должно интересовать средство, но не цель.

В ложах, расположенных по периметру стадиона, раздались приветственные клики. Отцы подбадривали сыновей. Знатные отцы, специально съехавшиеся на это ристалище славы. Каждому радже хотелось поглядеть, как его чадо станет демонстрировать науку слоноградских воевод и самого Брахмана-из-Ларца. Более того, они уже знали от послов Грозного, что после выступления царевичи без помех разъедутся по домам. И втайне ломали головы — регенту больше не нужны поводья чужих упряжек?

Почему?!

Грозный знал — почему.

Скоро об этом узнают все.

Через три года вечному регенту стукнет ни много ни мало — век. Пора подводить итоги. Пора готовиться уйти в тень, а там и дальше, чем просто в тень, ибо и вечные не вечны. Сколько он протянет еще? Двадцать лет? Тридцать? Возможно. И даже возможно, что в лучшие сферы он удалится, так и не познав горького привкуса дряхлости. Брахманы говорят: в Крита-югу люди жили втрое больше нынешнего. Оттого и успевали накапливать кучу Жара просто так, за отпущенный им срок. В Трета-югу жизнь была вдвое против нашей меры, и пришлось ввести обильные приношения богам. Эра сегодняшняя, Двапара-юга, вновь сократила нить бытия смертных, и к жертвам добавилось исполнение Закона.

Костыли, костыли…

Те же брахманы утверждают, что по наступлении Эры Мрака шестидесятилетний мужчина будет считаться стариком. Что без праведного учителя за столь короткий срок нечего и думать, чтобы обзавестись необходимым для обретения рая тапасом. Много всякого утверждают мудрые брахманы…

Иногда, особенно зимними вечерами, Грозному было очень жаль несчастных жителей грядущей Эры Мрака.

Однодневки! — впрочем, чего ждать от преддверия конца света?!

…Гангея вновь досадливо свел брови, сосредоточиваясь для главного, и вернулся в кресло. Зонт с треском захлопнулся, зато воздух в ложе дрогнул от ласки опахал. Ловкие руки услужливо раздернули жемчужные сетки по краям перил, дабы ничего не застило взора регента. Но Гангея не смотрел на арену, откуда доносился свист стрел, ржание и лязг тупых мечей о доспехи. Это все сандал. Это все запах прошлого, аромат дней, когда подводить итоги казалось бессмыслицей. Время пахнет сандалом, подобно… Хватит. Хватит терзать самого себя! Иначе давно забытый мальчишка поборет непобедимого владыку, юноша уложит Деда на обе лопатки, и Великая Бхарата так и не назовет сама себя по имени.

Пора.

Напротив, на другом конце стадиона, Грозный видел ложу слепого внука. Рядом со Слепцом сидела его супруга, словами живописуя мужу происходящее на арене. В углу тихо расположилась вдова покойного Альбиноса, она казалась равнодушной ко всему, но ноздри царицы Кунти взволнованно трепетали. Вся жизнь вдовы теперь сводилась к успехам ее сыновей, вся порушенная жизнь, а сейчас сыновья потрясали зрителей воинскими подвигами, и мать была счастлива.

Интересно, она понимает, что никому из братьев-Пандавов никогда не сесть на хастинапурский трон? Наверное, понимает. Слепец — старший, он законный владыка, и наследовать Город Слона по праву положено его первенцу, гордому Бойцу. Это не вызывает сомнений ни у кого. Но все равно, жди шума, когда Грозный во всеуслышание объявит скрытую досель тайну. Тайну, известную лишь троим: ему самому, Наставнику Дроне и царственному Слепцу.

Тайну, способную взорвать стадион похлеще небесного оружия.

О раджи, тигры кшатры! — рукоплещите своим наследникам и ждите новостей!

Сегодня Гангея собирался объявить подготовку к двум великим обрядам — «Приношению Коня» и «Рождению Господина». Объявить от имени восемнадцатилетнего Бойца. На предварительное обустройство обрядов должен уйти год, еще пару-тройку лет отведем самим обрядам, и когда Грозный разменяет второй век, на хастинапурском троне воссядет Боец-Махараджа.

Чакравартин-Колесовращатель.

Владетель Великой Бхараты.

Девяносто девять его братьев во главе с преданным Бешеным станут наместниками в крупных городах, бывшие заложники склонят головы вместе со своими отцами, памятуя о днях ученичества, а Грозный вкупе с Брахманом-из— Ларца еще по меньшей мере десятилетие сумеют поддерживать Махараджу силой Астро-Видьи.

Страшной угрозой, одно упоминание о которой заставляет трястись отчаянных смельчаков.

Империи — быть.

После этого необходимость в Грозном отпадет, подобно сброшенной змеиной коже.

А Наставник Дрона, о чем он давно говорил, наконец сможет уйти от мира и примерить мочальную рясу отшельника.

* * *

Гомон трибун неожиданно превратился в двухголосье.

— Бхи-ма! Бхи-ма! — рокотало море.

— Бо-ец! — эхом откликался гром из-за дальних хребтов.

Грозный отвлекся от раздумий и привстал, бросив взгляд на арену.

Друг вокруг друга кружили двое: первенец Слепца, чье блистательное будущее только что представлял себе регент, и Бхима-Страшный, второй сын Альбиноса. С поднятыми палицами, рыча от возбуждения, они напоминали слонов, сошедшихся из-за самки. На арене хватало воевод-наставников, чтобы в случае чего не допустить кровопролития, но столь легкое разделение зрителей на два лагеря всерьез обеспокоило Грозного. Особенно в свете последних замыслов. Совершенно ни к чему позволять черни самой выбирать себе любимцев, вдвойне ни к чему позволять это царям-гостям. Любить — вернее, славить — они будут того, кого им выберет Дед. И никак иначе.

А Дед уже выбрал.

Раскаленной иглой пронзило предчувствие: день, когда эти двое вновь сойдутся, встанут с палицами брат на брата, будет днем крушения надежд. Глупость, бабьи страхи, бред! — но предчувствие было столь ясным, что сердце на миг зашлось барабанной дробью.