— А сам пил?

— В плепорцию.

— И наверху никогда пьяным не бывал?

— Не видал… Так разве в каюте когда по-благородному выпьет, а чтобы наверху пьяный, этого никто не видал Он до этого не допускал себя… Однако за пьянство с матроса не взыскивал Только вернись в свое время, а в каком виде пьянства, до этого не касался. И старшему офицеру приказывал не взыскивать. Только чтобы пропою казенных вещей не было, а ты хоть в мертвом виде будь… На то ты и матрос… Однако вы все перебиваете, вашескобродие. На чем я остановился?» Я и запамятовал…

— Как в Батавию пришли и капитан съехал на берег, а вельботу приказал приехать за ним через два дня…

— Ну вот, тут скоро и конец будет… Уехал это Никандра Петрович, и на конверте, значит, отдышка… Рады все, что два дня без Ястреба… На третий день послали с восьми часов вельбот за ним, и вскорости после того засвежело… Здоровый ветер поднялся… Кои матросы льстились, что в такой ветер он не пойдет на вельботе, а побудет на берегу; но только я сумлевался… Отчаянность-то его понимал… и на парей с одним унтерцером пошел на стакан араки… По-моему и вышло. В одиннадцатом часу и видим: жарит он на вельботе да еще под парусами… Однако два рифа у грота взял. А ветер все сильней… Вельбот совсем на боку… близко уж был к конверту, как в один секунд вельбот перевернуло — и все в воде… Тую ж минуту вахтенный офицер крикнул катерным на катер, и мы наваливаемся, чтобы спасти людей… А изволите знать, вашескобродие, акульев там страсть, на рейде-то… Гребу это я, а сам думаю: Ястребу крышка… Плавать он вовсе не мастер был, а волна ходила здоровая… Подошли… Кои матросы за перевернутый вельбот держатся, а Тепляков плывет и Никандру Петровича за волосы держит… Всех забрали, все только в воде искупались… Только капитан был в бесчувствии… А Тепляков мокрый, красный и смотрит на этого самого Ястреба по-хорошему… доволен, значит, что спас человека… Пристали это мы к конверту, принесли капитана в каюту и вскорости его в чувство привели… Оттерли… А то воды он хлебнул порядочно. А я Теплякова допрашиваю: «Как, мол, ты, Антошка, и своего злодея спас?» — «Сперва не хотел, говорит. Вижу, откинуло его парусом от вельбота и тонет он, а я поближности… И как увидал он меня, то с такой, говорит, тоской посмотрел — понял, мол, что не ждать ему от меня помощи, — что в тую ж минуту жалость меня взяла, и я к нему… А он уж захлебнулся и под водой. Я за волосы и… тут катер подошел… и чувствую я, говорит, Андрейка, теперь легкость на душе. А не спаси я его… был бы вроде убивца…» Только что это он рассказал мне и переоделся, как зовут Теплякова к капитану… Этак минут через десять вернулся он в расстройке… «Ну, что он тебе говорил? — спрашиваю. — Благодарил?» Тепляков все в подробности и обсказал, как Никандра Петрович, увидавши его, смотрел во все глаза и спросил: «Ты… ты меня спас?» А Тепляков ему: «Точно так, вашескобродие!» — «Ты?» — опять спросил Никандра Петрович. А Тепляков снова: «Точно так, вашескобродие!.» И после того Ястреб заплакал и сто рублей предлагал. Однако Тепляков отказался. «Я, говорит, не за деньги спасал…» — «Так проси чего хочешь», — спрашивал он. А Тепляков ему и скажи: «Дозвольте, вашескобродие, слово сказать». — «Говори». — «Пожалейте, вашескобродие, матросов!.» С тем и ушел… Видно, сам господь его умудрил ко времени сказать это самое… Не побоялся! — промолвил умиленно Дмитрич.

— Ну и что же, после этого переменился капитан?

— Совсем другим человеком стал… Ни этого боя не было… ни шлифовки…

— И не было наказаний?.

— Как не было… были. Без взыска нельзя, но только наказывал не зря и редко… И ожесточенность прошла… Вот каким родом матросик выправил Никандру Петровича… Небось редко такие дела бывают, а все-таки бывают!

Случай такой подошел… Вот только мне случая не было, вашескобродие, — неожиданно заключил Дмитрич. Скоро мы встали и молча побрели домой».

В российском парусном флоте со времен Петра Великого существовала четкая система поощрений всех категорий, «дабы всякий во флоте ведал и был благонадежен, чем за какую службу награжден будет». Однако на практике награждали моряков всегда весьма скупо. Вспомним, что ни один из офицеров участников Великой Северной экспедиции, чьи имена сегодня являются гордостью России, так и не был ничем награжден. За всю двадцатилетнюю войну было награждено всего несколько моряков. Так продолжалось до правления Екатерины II, когда офицеров, хоть и не очень щедро, но все же начали награждать. Появились ордена не только для адмиралов, но и для рядовых офицеров.

За военные заслуги офицерам жаловались также золотые и украшенные алмазами шпаги, драгоценные подарки, а иногда и населенные земли. За взятые или истребленные неприятельские суда назначались призовые деньги, а флагманам, командующим флотами или эскадрами отпускались значительные суммы «на стол». Весьма распространенной и, надо сказать, любимой морскими офицерами наградой было убавление им года или двух для выслуги пенсии, за отличие в службе.

Денежные премии за захват неприятельских кораблей соблюдались неукоснительно и зависели от ранга захваченных кораблей и судов, количества орудий и адмиральского флага. К примеру, за адмиральский линейный корабль полагалось 10 000 рублей, за вице-адмиральский — 7000 рублей, за контр-адмиральский — 6000 рублей. Отдельные премии полагались за захваченные пушки: за 30-фунтовую — 300 рублей, за 24-фунтовую — 250 рублей, за 18-фунтовую — 210 рублей и т.д. Своя премия от полученной добычи полагалась вдовам и детям убитых. Увечным в бою и состарившимся на службе давался специальный паспорт и годовое жалованье, определенная пенсия полагалась вдовам и детям погибших и умерших на службе: вдовам — 8-я доля, каждому ребенку — 12-я доля. Женам платили от 40 лет и до самой смерти или замужества, а младше 40 лет — единичное годовое жалованье. Мальчикам платили пенсион до 10 лет, а девочкам — до 15-ти.

Потомственное дворянство давал также любой орден любой степени. При этом, однако, согласно статутам, российские ордена в XVIII веке могли быть пожалованы только дворянам

Моряки-офицеры награждались следующими орденами: с 1698 года — орденом Андрея Первозванного, с 1725 года — орденом Александра Невского, с 1769 года — орденом Георгия Победоносца четырех степеней (классов), с 1782 года — орденом Владимира четырех степеней, с 1789 года — орденом Владимира с бантом, с 1797 года — орденом Святой Анны трех степеней, с 1797 года — мальтийским орденом Святого Иоанна Иерусалимского (просуществовал недолго, до 1803 года). При этом надо оговориться, что высшие ордена империи, а также высшие степени остальных орденов были доступны лишь для адмиралов.

Если в XIX веке ордена уже перестали быть большой редкостью, то в XVIII веке каждый, получивший орден, уже вполне мог считать себя избранником судьбы — ведь отныне он был не просто дворянин и офицера, а кавалер!

Надо сказать, что высшая власть прекрасно понимала, что служба на парусном флоте даже в мирное время — это вечное сражение со стихией на грани жизни и смерти. Именно поэтому, если армейские офицеры могли получить Георгиевский крест за исключительные подвиги в бою, то морские получали такой же крест за 18 морских кампаний, при условии положительных характеристик. Впрочем, провести 18 лет в море на палубе парусного судна было под силу далеко не каждому. Помимо награждения самим Георгиевским крестом, начиная со времени правления императрицы Екатерины II обычной наградой для всех офицеров, участвовавших в успешных морских сражениях, было и убавление числа кампаний к получению ордена Святого Георгия. Впрочем, впоследствии то же высшее начальство решило, что на флоте имеется слишком много георгиевских кавалеров в сравнении с армией. Поэтому Георгиевский крест за 18 морских кампаний был заменен на крест Владимирский.