– Извините, – сказал он, когда та подошла, цокая по паркету вызывающе высокими каблуками, – я все-таки заблудился. Вся эта техника не для меня. Я ее просто боюсь. Вот, я нашел нужного человека, но никак не могу вывести на экран его данные.

Алла Леонидовна снисходительно улыбнулась, слегка наклонилась, обдав Перельмана густым ароматом дорогой парфюмерии, и два раза небрежно ударила по клавишам изящным пальцем с длинным, любовно ухоженным и покрытым сверкающим бесцветным лаком острым ногтем.

Не переставая бормотать слова благодарности, Перельман выписал на бумажку телефон неизвестного и абсолютно ненужного ему Д. Г. Кузнецова, закрыл программу, раскланялся с Аллой Леонидовной и ушел.

Он заглянул в учительскую, пообщался несколько минут с коллегами, более или менее ловко уклоняясь от расспросов, а потом извинился и отошел в угол, где на отдельном столике стоял городской телефон. Он трижды набрал номер Белкиной, но ее телефон не отвечал: видимо, журналистка была на работе.

«Или в милиции», – кусая губы, подумал Перельман.

Он тут же в ужасе отмел эту мысль. Если Белкина обратится со своим открытием в милицию, как сделал бы на ее месте любой нормальный человек, он пропал. Через час, а то и меньше, за ним пришлют опергруппу с автоматами. Возможно, это будет не опергруппа, а просто майор Круглое с наручниками в кармане. Неизвестно, что лучше… Да и какая разница? Что взвод ОМОНа, что майор в штатском – конец-то все равно один…

Но Варвара Белкина – это Варвара Белкина, а не какой-то там обыватель. В милицию она не побежит, потому что милиция первым делом в интересах следствия запретит ей обнародовать то, что она раскопала с помощью этого своего приятеля. А для Белкиной главное сенсация, а вовсе не интересы следствия. С какой радости она станет отдавать ментам такой жирный кусок? Пусть ищут сами, а если не умеют – пусть тогда хотя бы газеты читают… Утереть нос уголовному розыску, самолично раскрыть преступление, а заодно и тайну исчезнувшего почти сто лет назад золотого сервиза – это же настоящая слава, от которой ни один журналист не откажется по доброй воле. Тем более что для этого всего-то и нужно, что подержать ментов в неведении денек-другой.

Все это было очень шатко и ненадежно, но Перельман понимал, что рассчитывать ему больше не на что. Если Белкина поведет себя как-то по-другому, ему конец. Если он ошибся, если приятель Белкиной не поделился с ней своим открытием, а решил раскручивать эту тайну самостоятельно, Перельману конец, потому что действовать надо очень быстро, а он не знает не только адреса этого приятеля, но даже его имени.

Впрочем, и имя, и адрес этого незнакомца наверняка отлично известны Белкиной. Если ее попросить – если ее КАК СЛЕДУЕТ попросить, – она просто не сможет отказать и выложит все, что знает об этом деле. А после этого она уже никому и ничего не сможет сообщить.

Так или иначе, начинать нужно было с Белкиной. Приняв такое решение, Михаил Александрович аккуратно положил телефонную трубку на рычаги и не спеша вышел из учительской.

Дорогин вернулся в редакцию уже после обеда, держа под мышкой одолженную у Варвары пустую папку, а в руке бутылку «Джонни Уокера» с красной этикеткой. Когда он шел по редакционному коридору, встречные оборачивались ему вслед. Сначала он решил было, что у него что-то не в порядке с лицом или с одеждой, но потом понял, что смотрят не на него, а на бутылку: при доходах рядового журналиста такую выпивку мог позволить себе далеко не каждый.

Он заглянул в фотолабораторию. Дверь лаборатории была заперта изнутри, и в ответ на стук оттуда послышался сердитый голос, который предложил Дорогину убираться ко всем чертям, потому что здесь печатают фотографии, а не занимаются высасыванием из пальца небылиц.

– Эй, Клюев, – позвал Муму, – это я, Дорогин. Точнее, нас тут двое: я и Джонни Уокер. Тебе знаком этот шотландский джентльмен?

– Уно моменте, – ответил Клюев почему-то по-итальянски, и мгновение спустя дверь распахнулась.

– Заходи, – заговорщицким тоном прошипел Клюев, – только быстро, пока стервятники не слетелись. Тебя в коридоре видели?

– Видели, – ответил Дорогин, входя в лабораторию. – И бутылку тоже видели.

В лаборатории царил красный полумрак, в ванночках с растворами плавали отпечатанные фотографии, и десятки снимков сохли на протянутых поперек лаборатории лесках, как белье. Похоже было на то, что Клюев действительно работал.

– Плохо! – воскликнул Клюев. – Ну никуда не годится! Учишь вас, учишь… Бутылка виски на одного – это райское блаженство, на двоих – праздник, на троих – светский прием, а на всю редакцию – сплошное расстройство и перевод ценного продукта. Кстати, откуда такая роскошь?

– Как откуда? – удивился Дорогин. – От Варвары.

– Наглая ложь, – заявил Клюев, любовно поглаживая бутылку. – К тому же очень неумелая. Когда Варваре что-то очень нужно, она может пообещать золотые горы, а потом всегда каким-то образом получается, что ты же ей еще и должен… Одно слово – женщина! Ну так как – дернем по маленькой?

– Я за рулем, – напомнил Дорогин.

– Ну и что? – удивился Клюев. – Это же скотч, а не паленая водяра. Это же лекарство… Впрочем, как знаешь. В конце концов, мне больше достанется. Ты сейчас от Варвары или к ней?

– К ней.

– Тогда захвати снимки, которые она просила. И натюрморт этот захвати. Слушай, что вы с Варварой в нем нашли? Картинка как картинка. Самовар какой-то… Какое отношение он имеет к убийству?

– Никакого, – перебирая еще влажноватые снимки, ответил Дорогин. – Просто понравилась, как ты выражаешься, картинка…

– Очень сильно понравилась, – заметил проницательный Клюев. – На целый литр скотча. Что-то вы темните, ребята.

– Темним, – согласился Дорогин. – На самом деле этот самовар сделан из чистого золота, и школьного сторожа убили из-за него.

– Не хочешь говорить и не надо, – обиделся Клюев. – Иди к своей Варваре, секретничайте с ней дальше. Но за виски спасибо. Заходи почаще.

Дорогин сложил снимки в папку и покинул лабораторию. Закрывая за собой дверь, он услышал позади характерный треск сворачиваемого с бутылочного горлышка алюминиевого колпачка: жадный Клюев торопился спасти от коллег хоть что-нибудь.

В комнате, где работала Белкина, уже было полно народа. Под потолком густым облаком висел табачный дым, с запахом которого успешно соперничал аромат крепкого кофе. Стоял галдеж, обычный для тех случаев, когда все разговаривают со всеми и никто никого не слушает, негромко жужжали включенные компьютеры, мягко стрекотали под чьими-то умелыми пальцами клавиши, шелестела бумага, и Дорогин в очередной раз поразился тому, что в этом гаме люди ухитряются работать, причем не руками, а головой.

Варвара сидела повернувшись к обществу спиной и с бешеной скоростью набирала текст. К ней никто не обращался, зная, что в такие минуты это небезопасно. Возле ее правого локтя остывала забытая чашка кофе, в переполненной пепельнице дымилась целиком истлевшая сигарета. Чувствовалось, что работа Белкиной сдвинулась с мертвой точки и уверенно близится к завершению.