— Все, — выдыхаю. — Все. Отпусти.

— Прекрати эту бомбежку, Катя. Хватит, — он так сильно понижает голос, почти шепчет, а у меня от этих интонаций как всегда ломается воля. И так слабая после оргазма, а он еще… Практически готова умолять меня любить. Все в груди дрожит и стонет. Но то, что Тарский делает дальше… — Выходи за меня.

Мою грудь разрывает. Сердце, легкие, кости, душа — все в фарш. Горячий ком толкается в горло, и я понимаю, что все — сейчас разрыдаюсь.

— Мне нужно в туалет, — крайне спокойно сообщаю ему.

На короткое мгновение даже удается в лицо взглянуть. Пусть знает, что мне на его предложение по барабану. Ни капельки не трогает.

— Ладно. Пойдем.

У меня не находится слов, когда Тарский встает и поднимает меня на руки. Когда ставит в ванной на ноги, жду, что уберется и оставит меня на какое-то время. Но он не собирается выходить. А меня уже последние силы покидают. Успеваю лишь закрыть ладонями лицо и отвернуться. Хотела бы сделать это тихо… Но нет же, столько всего в груди скопилось, а сейчас вырывается с громкими рваными всхлипами. Еще и чертов Таир обхватывает сзади руками.

— Думаешь, мне тогда сердце не разорвало? В кровь! И сейчас каждый раз, как тебя увижу — месиво в груди.

— Не надо! Не говори… — мой плач уже походит на вой.

А он все продолжает.

— Не могу я без тебя, Катенька. Пойми ты это, мать твою, наконец!

Резко разворачивая, вновь притискивает к себе.

— Не хочу… Ничего не должна понимать… — горячо выдыхаю ему в грудь. — Не обязана…

— Покричи, покричи, — монотонно шепчет, продолжая обнимать. — Все, что думаешь, что беспокоит — как есть говори. Плачь, легче будет.

— Я не плачу… Еще я из-за тебя не плакала…

Детский сад. До икоты ведь рыдаю. А он обнимает и гладит, забирая большую часть боли и наполняя вместо нее своим теплом. Едва затихаю, в душ заводит. Второй раз до исступления доводит. Знаю, что ему сложно насытиться. Мне тоже хочется продлить момент близости. Тяжело отказывать своему телу, своим привычкам… Таир научил давать ему максимум. Хотеть этого, упиваться каждой секундой. Конечно же, это не механика. Наслаждение гораздо глубже. И как ты ни старайся, задевает самые тонкие струны.

После душа не могу заставить свое тело двигаться. Тарский ложится, выключает свет, а я все твержу, что ухожу. На деле же сижу на углу кровати, рядом с принесенными из прихожей вещами. Долго сижу, совсем как тогда, в Польше.

— Останься. На рассвете отвезу тебя, — вот теперь просит. Больше не требует. Мало душу мне порвал, гад… Молчу. Но одеваться все так же не спешу. В какой-то момент оборачиваюсь. Он смотрит так, что внутри меня какие-то крючки сердце поддевают и снова тянут его наружу.

Зажмуриваюсь и… бросаюсь к нему.

— Обнимешь меня? Крепко обними, — шепчу, забираясь к нему под одеяло. — Только ничего не говори. Ничего! Просто обнимай.

— Обнимаю, — тяжело выдыхает. — Обнимаю, Катенька.

Катерина

Третий раз за неделю просыпаюсь у Тарского. В третий раз говорю себе, что в последний. И сама же себе не верю. Позавчера удалось проявить твердость характера. Осталась дома, всю ночь не спала. А встретила Таира у Рязанцева, не смогла отказаться, когда предложил подвезти. Конечно же, разозлилась, что «подвезти» оказалось не ко мне домой, а к себе. Да кого я обманываю… Сколько минут злилась?

— Что ты себе позволяешь? Зачем привел сюда?

— Можем мы хоть раз пропустить вступительную часть твоего выступления? — завелся в ответ. — Закрой рот и иди сюда, Катенька.

Скрутив мне руки, обездвиживает. Как же меня это бесит!

— Таи-и-и-р-р… Я тебя сейчас…

— Давай, — жарко выдохнул мне в губы. — А потом я тебя.

Набросились друг на друга, едва до спальни дошли. Только к ночи и успокоились. Меня одолел сильнейший голод, в последнее время такое часто бывает. Не было шансов перетерпеть, иначе возникают тошнота и слабость. Хорошо, что Тарский, заслышав, как мой желудок яростно требует пищу, среагировал незамедлительно.

— Накинь что-нибудь, — скомандовал, натягивая штаны.

— Я уже домой поеду, — попыталась возразить, хотя при одной мысли об этом внутри все еще агрессивнее сжалось и задрожало.

— Давай, не начинай, царевна. Пошли. Накормлю, а то еще грохнешься где-то по дороге в голодный обморок, — намеренно небрежно бросил мне свою футболку. Я уже знаю, что он тоже подстраивается. Вроде и настаивает, но моментами кажется, боится спугнуть. — После отвезу.

Обманул, как всегда. После горы бутербродов с чаем затянул обратно в спальню. А позже, когда в моем теле еще пульсировал каждый нерв, и люстра над головой кружилась, я себя оправдывала тем, что слишком устала, чтобы тащиться среди ночи домой.

Утром, едва заметив, что Таир открыл глаза, всеми силами пытаюсь принять отстраненный вид, будто это вовсе не я несколько часов назад бесстыдно стонала под ним и просила о продолжении.

— Куда ты так спешишь опять? Шести нет, — припечатывает к матрасу тяжелой рукой.

Секунд пять смотрю в его сонное лицо. Сердце рвется, так не хочу уходить. Если бы только существовала такая возможность, осталась бы с ним тут на всю жизнь.

— Мне пора. С тетей Людой на девять договорилась, — решительно отпихиваю его руку и, приняв сидячее положение, подбираюсь к самому краю кровати. Суматошно выворачиваю сброшенные вчера впопыхах вещи. — Домой нужно успеть заскочить, переодеться, — отчитываюсь зачем-то. — Затянула с платьем, папа ругается. Да и вообще… У меня через два дня свадьба, помнишь?

Смотрю на него через плечо. Он отвечает. Сверлим друг друга взглядами.

— Кровопийца, — произносит Тарский. А затем, схватив меня за плечи, заваливает обратно на спину. Нависает, опаляя дыханием. — Не надоело?

— Нет!

Неторопливо ведет ладонью по моей шее, так же плавно надавливает на гортань и на контрасте резко припадает к губам. Целует так, что задыхаюсь. Оттолкнуть сразу не могу. Скребу ногтями по плечам, не потому что пытаюсь ранить. Не контролирую себя. Дрожь предательская вновь атакует все тело, а Тарский ведь чувствует. Гладит по плечам, собирает чертовых мурашек.

— Ты тосковал? — ругаю себя и все равно спрашиваю, как только позволяет вдохнуть.

Он вновь действует волнующе медленно. Ласково ведет большими пальцами вдоль моих щек — вниз и снова вверх.

— Очень, — произносит, непрерывно глядя в глаза.

Я задыхаюсь.

— Поверю тебе, а потом что? — рвано тяну воздух. — Окажется, что ты снова для дела стараешься?

— Катя, — зовет по имени и замолкает. После внушительной паузы, продолжает уже спокойнее: — Послушай меня, Катя. Отца твоего обрабатывал, признаю. С этой целью и пришел в ваш дом. Но о тебе не знал до последнего. Когда понял, поздно уже было. Пришлось думать, как вытаскивать, — это так похоже на исповедь, трудно не прислушиваться. Ловлю каждое тихое слово, интонации его читаю. — Сама понимаешь теперь, как эта система работает. На полном ходу не остановишь. Если бы выдернул сразу, меня бы отстранили, а тебя передали другому агенту.