— Не порядок, — Колосов задумчиво смотрел в окно кабинета. — Ты с этой Серафимой сейчас беседовал. Как, успокоилась она?

— А, дурдом! — отмахнулся Сидоров. — В психушку ее надо срочно. Завтра повезу вон к судье по протокольной.

А что ей протокольная, когда ей смирительная рубашка нужна. На почве алкоголизма у нее шиза крепчает.

— Помнится, мне одна старушка говорила, что вроде бы напугал кто-то вашу Серафиму в лесу, — заметил Колосов.

— Да разве у нее поймешь, Никита Михалыч? С ней по-хорошему начинаешь, а она либо орет, либо матом начинает крыть, либо похабство разное непотребное разводит. А потом вдруг бормотать начнет, заговариваться. Клиника ж! Намучился я с ней сегодня — сил нет. А еще ночь не спать. Ну, да где наша не пропадала! Раз решил сегодня это козокрадство в корне пресечь, значит, надо действовать. Правильно я задачу понимаю, Никита Михалыч?

— Очень даже правильно. А знаешь что, Саша, — Колосов облокотился о подоконник, пристально вглядываясь в стоявший перед ним чахлый кактус, точно увидел среди его колючек нечто чрезвычайно любопытное. — Не будешь против, если я тебе компанию составлю в этой твоей лесной засаде?

— Нет, — Сидоров с недоумением глянул на Колосова: что это с начальником «убойного»? Своих, что ли, забот у него мало? — Конечно, не буду, товарищ майор, только… Хм, да ладно. У вас ведь и оружие, Никита Михалыч. А два ствола — не один, даже если там собаки одичавшие, так что… Так что теперь и насчет запасной обоймы старшему наряда — а он у нас жмот первостатейный — кланяться не придется. Я только домой на ужин смотаюсь, фонарь, сапоги резиновые захвачу, и поедем. У меня мотоцикл на ходу. Вы там, наверное, хотите осмотреть все сначала? Так я мигом.

Колосов отпустил участкового. Если бы в эту минуту кто-то спросил его: а к чему тебе это все? — он вряд ли бы ответил вразумительно. Точнее, и отвечать бы не пытался. Отделался бы шуткой или пустой отговоркой. Странные, причудливые идеи порой посещают наши головы. И по непонятной прихоти мы внезапно начинаем действовать под их влиянием. Поводом к такому нестандартному поведению порой бывают самые малозначительные на первый взгляд происшествия.

Но это только на первый взгляд.

* * *

«Странные мысли», — это отметил про себя и Мещерский, когда они с Катей наконец-то уселись ужинать на ее кухне.

Хваленый китайский соус к курице оказался не чем иным, как подслащенной сметаной: рубленый лук, чеснок, чайная ложка меда, сметана, йогурт да уксус — вот и все кулинарные изыски. Катя украдкой от Мещерского попробовала его на кончике пальца и поежилась: Сережка вечно откапывает какие-то несъедобные рецепты. Сладкая курица, боже! Вот что значит холостяк. Традиционная яичница и суп из пакетика надоедают, вот он и шурует по кулинарной книге, экспериментирует.

— Очень вкусно, необычно, — похвалила она лживо. — Только от сметаны, Сереженька, ужасно толстеешь, потому мне самую капельку твоего соуса.

Но добрый повар щедро полил куриное крылышко на ее тарелке своим шедевром. И, провожая каждый кусок, что она себе отправляла в рот, взглядом, поминутно осведомлялся: «Не остро? Не горчит?» На кухне, как это бывало и прежде, орудовал исключительно он. Катя перед ужином притихла в комнате. Сидела на диване, обложившись какими-то книгами. Любовь к чтению, по мнению Мещерского, проявлялась у нее всегда в самые неподходящие моменты.

— А знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить, вернее, посоветоваться? спросила Катя, когда от курицы остались рожки да ножки, настал черед кофе. Мещерский неопределенно улыбнулся. Посчитал, что догадался уже давно: о Базаровых. Точнее, о Димке. О чем же еще? И давно пора. Что-то подозрительно слишком близко к сердцу Катюша стала принимать несчастья близнецов. Потеря отца и деда — горе, конечно, великое, и всякий хорошо воспитанный человек не может не выказать по этому поводу своим знакомым участия и соболезнования, но… Кравченко, например, такая заботливость, узнай он о ней, вернувшись из своей поездки, вряд ли пришлась бы по вкусу. Да и еще кое-кому из присутствующих уже давно кажется, что этой самой заботливости могло быть чуточку и поменьше. Мещерский уже было хотел деликатно попенять Кате насчет… ну этого всего… Но она отпила глоточек кофе, положила себе в чашку дольку лимона и вдруг начала ему рассказывать совсем о другом: об убийствах в Раздольске.

— Понятно, чем у тебя голова занята, — подвел он итог, когда она закончила. — Да, дикость все это. Но что же ты собралась со мной в качестве слабой замены Галкину обсуждать? Ход следствия, что ли?

Катя подлила ему горячего кофе.

— Лизке поставили фингал под глазом. И сделал это Степан. Без объяснений ясно, — заметила она вроде бы ни с того ни с сего. — Если бы меня кто ударил, я бы того наверняка убила.

Мещерский откинулся на спинку стула. Ага, все-таки речь у нас о Базаровых пойдет. Не с того конца она, правда, эту тему затянула, но…

— Странный он человек, Сережа, этот ваш Степан Базаров. Странный, если не сказать больше. Но я не о нем с тобой сейчас хочу говорить, — Катя с трудом подбирала слова, словно не зная, с чего начать. — Ну вот скажи: будь ты там, в Раздольске, на месте Никиты, с чего бы ты начал расследовать эти убийства?

Мещерский пожал плечами. К нарочитой нелепости некоторых Катиных вопросов он давно уже привык. Он знал, что это у нее такая манера.

— Из того, что ты мне сейчас поведала, Катюша, я бы вообще ничего для себя не извлек. Поднял бы сразу лапки кверху: куда мне в сыщики. Пришел бы к Колосову и к тебе за советом, как к людям сведущим и умудренным опытом.

— Отлично. Значит, ты бы пришел ко мне за советом…

И знаешь, что бы я тебе в этой ситуации посоветовала? — Катя задумчиво трогала губы мизинцем. Мещерский залюбовался: фарфоровый пальчик, розовый ноготок, эх… — Я бы сначала посоветовала тебе перечитать Тэйлора.[4]Конкретно обратиться к его мыслям о поразительной связи между древними суевериями, в которые мы, как люди цивилизованные, уже не верим, и нашими фантазиями, грезами, мечтами, которые, несмотря на все наше неверие, тем не менее коренятся именно в этих самых суевериях.

— Очень туманно. Катя. Не совсем уловил твою мысль, — Мещерский отвернулся, чтобы скрыть улыбку. — Что-то к вечеру я рассеянным бываю. Ты объясни попроще, что у Тэйлора тебя конкретно интересует?

— Случай ликантропии, — Катя встала и отошла. — Меня, Сережа, сейчас глубоко интересует все, что Тэйлор написал об идее превращения человека в животное, о всех случаях в мифологии, истории, культуре, когда в силу некоторых обстоятельств человек начинал воображать себя животным и вести себя как дикий зверь. Мои интересы сейчас вращаются вокруг Лакаона и Жеводанского чудовища.

— Эту тему ты и собралась нынче с Галкиным обсуждать? — уныло осведомился Мещерский. — Ну ты даешь.