Мы усадили Кентрова в кресло, и Баба-яга ловко, видно привычка имелась, сняла с него свитер и брюки.

Потом мы взяли его под руки и потащили в коммунальную ванную, под аккомпанемент все того же «мой мозг — ваш помощник». Там раздели его окончательно и голым поместили в холодную воду. Кроме того, откуда-то взялся тазик с губкой, и старуха принялась сноровисто — видно, и это занятие было ей знакомо — протирать раны.

Кровотечение тем временем прекратилось, но сильно рассеченная левая бровь производила страшноватое впечатление.

— Зашивать придется, — деловито сказала старуха. — Что, Кучерявому позвонить, да, Кирюш?

— Никифировна, мой мозг — твой помощник, — объявил Кентров.

— Ладно, ты вылезай давай из ванны, а то простудишься вместе со своим помощником…

Кирилл покорно вылез. Я протянул руку, чтобы его поддержать, но он покачал головой и действительно худо-бедно справился сам. Вообще, он заметно протрезвел после холодной воды.

Никифировна завернула его в чистую, накрахмаленную простыню, и мы двинулись в обратный путь. По дороге обнаружилась давешняя злыдня с полотенцем на голове, которая тут же зашипела что-то про тунеядцев и алкоголиков, которых давно пора выслать за сто первый километр.

— А-а, мели, Емеля, твоя неделя, — отмахнулась от нее наша старуха.

В комнате она быстро извлекла из платяного шкафа толстый шерстяной свитер, который Кентров натянул на голое тело, оттуда же появились тренировочные штаны, носки грубой деревенской вязки… Через несколько секунд хозяин комнаты выглядел уже почти прилично, если не считать жутковатой бледности и, конечно, раны на лбу.

— Пойду чайник поставлю, — заявила Никифоровна и отправилась на кухню.

Мы остались вдвоем с Кентровым. Он сидел откинувшись в кресле и смотрел на меня.

— Малоаппетитное зрелище, — сказал он. — Извините.

— Да чего уж там, — ответил я. — Мне всякое видеть приходилось… Не комплексуйте.

Помолчали.

— Я правильно понял, что вы меня у мента отбили?

— Ну, отбил — сильно сказано… Уговорил я его, выторговал вас у него, можно сказать…

— У меня с ментами старые счеты… Может быть, вы мне жизнь спасли… Что-то мне подсказывает, что сегодня они угробить меня собирались…

— Ну не преувеличивайте… Хотя… в таком случае лучше бы вам больше не попадаться им в таком состоянии..

— Это точно… А вы действительно из Ярославля?

— Да нет, вовсе нет… Это ваша Никифоровна почему-то вообразила…

— У меня в Ярославле родственники… Никифоровна им письмо написала, что, дескать, приехали бы, навестили бы вашего родича, а то ему так грустно и одиноко. Держи карман шире, приедут они. После такого письма тем более.

— Понятно…

Помолчали еще немного. Кентров спросил:

— А вы что же, просто мимо шли или как?

Я покачал головой: нет, не мимо. Потом огляделся. Сделал жест, обведя рукой стены. Нарисовал указательным пальцем в воздухе знак вопроса.

Показал на уши.

Он смотрел на меня в упор. Не то чтобы с удивлением. Но не ожидал, видимо, ничего подобного. Сказал негромко:

— Чисто здесь… можете говорить что хотели.

Но вид был такой… недовольный. Дескать, что еще за дела?..

— Я недавно отправил в архив ваше дело. Последний том. Это значит, его, считай, нет. Никто теперь и следов не найдет. Полный ажур, — сказал я.

Кентров сидел и смотрел на меня. Холодно, трезво. Пытался оценить. Понять, провокатор перед ним или нет.

И видимо, не приходил к определенным выводам.

— О чем вы, я не понимаю…

— На вашем месте я бы тоже поостерегся… Но мне нужна услуга по вашей линии… ну, по бывшей вашей линии… позарез нужна, — сказал я. — И больше обратиться не к кому. Отчаянное положение просто. Ну я и подумал, раз уж человек — мой должник, так сказать… Хотя и не подозревает об этом, конечно… значит, есть шанс…

Вошла Никифоровна, неся большущую кружку с дымящимся напитком. От нее шел горьковатый травяной запах.

— Крапива с полынью и зверобоем, — сказала она. — Сейчас полегчает.

Пока Кентров, обжигаясь и морщась, заглатывал жидкость из кружки, мы с Никифировной на пару стояли, с грустью глядя на него.

— Я позвонила Кучерявому, он сейчас приедет — сказала старуха. — Шутит все. Говорит: сейчас все брошу и пойду велосипед чинить. Он шутник, Кучерявый-то. Ну и выпил тоже сегодня. Но, по-моему, ничего, еще держится. Слегка только поддал. Пару рюмок всего, говорит. Я ему сказала: ни капли больше, пока Кирюше не поможешь. Думаю, все будет в порядке. Мозг я ему оперировать не доверила бы, но с бровью справится. Я так полагаю.

Это «я так полагаю» меня насторожило. Случайность? Или выдала себя? «Может, старушка не так проста, как кажется», — подумал я. А вдруг я не совсем правильно ситуацию прочитываю? Вдруг она агент, к Кентрову приставленный? Вот я буду хорош! С другой стороны, может, не надо паранойю разводить. Может, старушка просто из бывших. И маскируется на всякий случай. В народ играет.

— Про велосипед, — сказал я, чтобы что-нибудь сказать, — это старый анекдот. Как мальчик нашел отца пьяным, лежащим в луже, и просит ему велосипед починить. А отец поднял голову из лужи и говорит: сейчас все брошу…

Никто не засмеялся. Кентров допил свою кружку, поставил ее на стол, вытер рот. Сказал:

— Не надо здесь таких анекдотов рассказывать. Знаете же правило: в доме повешенного не говорят о веревке…

— Извините, — пристыженно сказал я. — Не хотел никого обидеть.

— Да ладно…

Никифировна забрала кружку, пошла к двери. Сказала:

— Ребята, когда Кучерявый придет, позовите меня, может, ему какая помощь понадобится. А я пойду прокипячу материал подсобный…

И, обращаясь ко мне, добавила довольно фамильярно:

— И ты, милый, давай-ка свое пальто и шарф, попробую я их почистить, как смогу. А вы поболтайте тут пока по-родственному.

Мы снова остались вдвоем. Не дожидаясь приглашения, я уселся за стол, стоявший у стены. Помолчали секунд тридцать. Получалось, что говорить снова надо было мне.

«Что, что сказать?» — лихорадочно думал я. Надо что-то такое, чтобы он поверил… Ничего особенного не придумал. Решил рассказать, как на самом деле было.

— Мы с Чайником исходили из того, что первые два тома уже и так в архиве. А один застрял…

Кентров все так же внимательно смотрел на меня. Но не протестовал, не говорил, что вы, мол, несете такое? Или: вы меня с кем-то перепутали. И даже, что характерно, не спрашивал: а кто такой Чайник? Просто молчал.

И вдруг меня осенило. Пришла странная уверенность, что я разгадал этот ребус.