который можно будет выгодно продать. Тёмный, затхлый трюм встретил нас копошением крыс и стойким запахом гнильцы. Галеону давно пора было на покой. Ящики и мешки, аккуратно сложенные вдоль бортов, принайтованные друг к другу, скрывались в темноте.

Муванга шёл с фонарём, тусклым и мерцающим, Доминик брёл за ним, вглядываясь во мрак с абордажной саблей в руках. Я шёл последним, заглядывая во все ёмкости и не находя ничего интересного. Морские сухари каменной твёрдости, которых и у нас было достаточно, некоторое количество овощей и фруктов, прочие припасы, питьевая вода, порох в бочках, специи, табак, просушенный и утрамбованный, коричневатый сахар кусками, в общем, всего понемногу.

Больше всего меня удивил ящик, который я вскрыл одним из последних. Я сорвал крышку с помощью широкого ножа, внутри блеснуло золото, и я уже подумал, что мы всё-таки не ошиблись, но нет. Внутри оказались золотые слитки, немного, всего несколько штук. Я расхохотался в голос, и мой смех гулким эхом прокатился по трюму, заставив Мувангу вздрогнуть от испуга, хотя всего полчаса назад он храбро дрался против англичан.

— Это не тот корабль, — объявил я, нисколько не пытаясь сдержать усмешку. — Но и так добыча неплохая, грузим всё на «Поцелуй Фортуны» и возвращаемся на Авес. Здесь мы только теряем время.

Глава 44

Когда эйфория победы прошла, а трупы англичан отправились на корм акулам, мы ещё раз прошлись по галеону, подводя итоги. Корабль принадлежал английскому приватиру, и возле Авеса оказался случайно. К нашему золоту он не имел никакого отношения, так что, можно сказать, просто попал под горячую руку.

А ещё, как бы цинично это не звучало, но каждому из выживших банально достанется больше золота. Не только того, что закопано на острове, но и того, что находилось на «Марии». Лично меня добыча с этого галеона более чем устраивала.

Корабли расцепили, подвели борт к борту, чтобы удобнее было перегружать добро, флибустьеры хмуро начали опустошать трюм галеона. Брали только самое ценное, понимая, что всё на бригантину попросту не войдёт, тем более, что нужно ещё и оставить место под сокровища. А пересаживаться на неповоротливую и медленную «Марию» ради лишних пары тысяч песо я не хотел. Можно было бы выделить призовую команду, прийти в порт на двух кораблях, но людей, чтобы довести оба корабля на Кюрасао и не упасть потом от изнеможения, не хватало.

Поэтому флибустьеры понемногу грузили добычу к нам, а я без особого интереса порылся в капитанской каюте, в кают-компании и в пассажирской. Из всего, что там нашлось, более-менее приличной добычей оказалось только испанское вино, которое я тоже приказал тащить к нам на борт. А потом вышел на палубу галеона, наблюдать за погрузкой.

Трупы убрали, но тёмные пятна крови виднелись тут и там, глубоко въедаясь в дерево вместе с тошнотворными запахами вываленных потрохов. Можно сказать, я уже привык к подобному зрелищу.

— Ты — чёртов мясник, Грин, — произнёс Клешня, подходя ко мне в компании ещё пары человек.

Я нехотя повернулся к нему. Так, похоже, Клешню пора убирать.

— Что ты сказал, Клешня? — спросил я. — Рекомендую выбирать слова тщательнее.

— То, что ты слышал, — произнёс он и добавил. — Месье капитан. Ты видел, сколько наших положили?

Вот этого я ещё не успел сделать, надо было бы сходить и посмотреть. Ещё и Андре-Луи наверняка там зашивается, не справляясь с потоком раненых.

— Не строй из себя гуманиста, Клешня, — фыркнул я. — Сам же небось радуешься, что тебе теперь большая доля достанется.

Штурман дёрнулся, как от пощёчины, зло прищурился, отвернулся и ушёл на «Поцелуй Фортуны», не говоря больше ни слова.

А нашей команды и в самом деле положили едва ли не два десятка, и неизвестно ещё, сколько раненых не доживут до следующего утра. Неприятно, конечно. Клешне всё-таки было в чём меня упрекнуть. Но это не значит, что Клешня мог разговаривать таким тоном и в таких выражениях.

Но этот разговор видели и слышали многие, а значит, шепотки пойдут наверняка. Я тоже перешёл на бригантину, скользнул взглядом по ровному ряду завёрнутых в парусину тел. Как ни прискорбно, но такое уж наше ремесло, и я с тем же шансом мог оказаться среди них, зашитый в парусиновую койку.

Флибустьеры заканчивали погрузку, затаскивая в наш трюм последние ящики и мешки, теперь можно было возвращаться на остров.

— Топите это корыто, — приказал я, когда все переместились на бригантину.

— Ну вот, а могли бы приз взять, не так уж он и пострадал… — протянул кто-то в толпе.

— Топите, я сказал, — рыкнул я, жутко раздражаясь от того, что мне приходится повторять приказ.

Двое пиратов с топорами забежали по сходням на «Марию», а спустя несколько минут вернулись обратно.

— Дело сделано, — отрапортовал один, закинув топор на плечо.

— Всё, уходим. Сокровища сами себя не откопают, — произнёс я.

Ограбленный галеон начал уходить под воду, а на «Поцелуе Фортуны» начали ставить паруса. Хотелось поскорее уже откопать золото, погрузить на корабль, поделить и уйти на покой. Чем скорее, тем лучше.

«Мария» ушла под воду удивительно быстро для такого большого корабля. Мы даже не успели отойти далеко, а на месте галеона теперь были только круги на воде, обломки досок, пустые бочки и крысы, цепляющиеся из последних сил за всё, что могло плыть.

Ну а я переоделся в чистое и спустился на камбуз, возле которого до сих пор ждали своей очереди раненые, истекая кровью. Завидев меня, они немного оживились, но я взмахом руки дал понять, что подождать всё равно придётся.

На камбузе усталый мальчишка зашивал раненого, Бог знает какого по счёту за сегодня.

— Ха, да у тебя руки по локоть в крови, как у настоящего пирата! — пошутил я, но малец шутки не оценил.

— Не хочу быть врачом, — простонал он.

— А они не хотят остаться без рук или ног, — возразил я, и раненый на столе часто закивал. — И если мы возьмём врачом кого-то другого, любого дегенерата с ножовкой, то поверь мне, очень скоро калек на этом корабле будет больше, чем здоровых людей.

Я тоже чувствовал дикую усталость после абордажа и прочего, но всё равно скинул камзол, закатал рукава, помыл руки и принялся за работу вместе с ним. Вдвоём дело, само собой, пошло гораздо быстрее.

— Белое к белому,