Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ждал тебя… туга напала… чаял, ты покинул меня.
– Живой не покину… мертвой ино дело.
– Думал, убили… пришли имать тебя, да и меня заедино ярыги земского двора, в датошных солдат одёже…
– Как ушел от них?
– Двое их было – убил! В подполье сунул.
За столом стало шумно и весело. Таисий встал с ковшом вина в руке, крикнул галдевшему люду:
– Пью, братие, за моего друга Григорея!
– Григорея?
– Григорея!
– Мы, Архилин-трава, пьем за тебя!
– За тебя и его-о!
Когда унялся шум, Таисий продолжал:
– Враги наши, ярыги земского двора, следили за нами, особо за мной, и помешали бы пути нашему!
– Ой, беда – ярыги земского двора.
– Да где они нынче? Архилин-трава, скажи!
– Он убил их! Пьем за него.
– Пьем!
– А коли похощет, и спим с ним, мы любодейчичей не опасны!
– Нам любодейчичи любезны!
– Больше подадут!
– Мене с крестцов и от церкви гонят.
Среди нищих женок, уже изрядно поблекших, плясунья Улька была самая младшая и не по ремеслу красива, хотя ранние морщины у рта старили ее немного. Улька выскользнула из-за стола, пробралась к Сеньке сзади, сказала тихо:
– Говори им, ночью чтоб с тобой!
Сенька молчал. Таисий, хотя и пьян, но привычно слышавший и понимавший смысл слов, ответил:
– Снова отец ударит плетью! Поди на место и жди.
– С кем он будет спать?
– С тобой, я обещаю…
Улька исчезла. Когда напировались, старик, глядевший за порядком и правилом братства, сказал громко:
– Братие, изберите жен и идите в прируб… время поздает! Ведайте все, кочет едва всплеснет крылами, приду будить… старицы лягут в избе.
– Мы князя хотим!
– Его, его – князя!
– А я и она – Архилин-траву!
Плеская из ковша вино, поднялся Таисий, закричал:
– Сей ковш, последний, пью за князя нашего братского пира, и по уставу он сам изберет жену.
– Пущай глаголат!
– Пу-у-щай!
– Встань, Григорей, скажи!
– Если без жены нельзя, то иму Ульяну!
– Всё ее? Ульку!
– Кого?
– Да слушь ладом – Ульку!
– Ее?.. Ее… су-у-ку!
– Ульяной назвал… У… ул…
Утра еще не было, но в избе копошилось, крестилось в углу, ползало перед большим медным складнем на лавке с восковой зажженной свечкой. Когда все, кроме Сеньки и Таисия, помолились, то сели за стол доедать остатки, допивать недопитое хмельное. Теперь ели и пили старицы и старцы вместе.
От стола задвигалось по избе в сумраке серое, полосатое. Лишнее прятали в прируб – в подполье, иное в сумах заплечных. На всех мужчинах кафтаны с кушаками лычаными, кафтаны из клетчатой и полосатой кёжи[160], женщины в рядне. Если старику, отцу Ульки, казалось, что одежда чиста, то об нее терли котлы и сковороды, прокопченные в печи. Сеньку обули в липовые ступни[161], под рваные портянки женщины навернули ему суконные, теплые, приговаривали:
– Одеется князь-от наш!
– А не наш он! Всю ночь Улькин был.
– Она, бабоньки, ужо с им все наше братство сгубит!
Сеньку кончили одевать – шестопер окрутили куделей, приладили к веригам железным с крестами, весом два пуда три гривенки[162], надели на кафтан под черную рваную однорядку:
– Ой, и едрен, не погнется!
В руки дали шелепугу суковатую, на плечи вскинули суму рядную, в ней в хламе морхотливой одежды был заверчен и его панцирь. Руки после еды не мыли, как вчера на ночь было, – вытирали о подолы и полы рухляди. Вышли крестясь:
– У-ух, вьюжно.
Вьюга с ветром заметала гладкое поле, когда-то сенокосные луга. Шли как по мосту, нога не вязла. Таисий приказал:
– Пойте!
Гнуся и срываясь голосами, запели.
Улька держалась о бок с Сенькой, если встречался буерак или канава, он, подхватив за локоть девку, прыгал, увлекая ее. Старухи с клюками переползали рытвины, старики часто вязли, тогда им помогали другие. На их пути в поле солдаты на дровнях возили бревна выморочных изб и амбаров, иные, разрыв снег, рубили мерзлую землю кирками, другие выкидывали мерзлые комья на снег в сторону.
Нищие, подходя, пели:
– Калики идут! – копая землю, сказал один солдат.
Другой пригляделся, прислушался, ответил:
– Вижу и слышу! Куда их черт несет по засекам-то? Еще стрельцам доведут… Эй, вы, пошли в обрат!
Другой перестал копать, слушал пение:
– Ну?
– Чуй-ка, во што! Пущай пробредут. Увидят работу, не осмыслят, чего для робим. Хлеба на Коломне стаёт мало, и нам прибыльнее… чуешь?
– Чую, черт с ними, хлеба впрямь мало – зорена-таки Коломна.
– Не лай их, они святые!
– Ну, святые они такие – глядят востро, у гузна пестро и с хвостиком! Пущай идут.
– Можно ли, служилые люди, нам ту шествовать?!
Остановились, закланялись.
– Куда приправляете, убогие?
– А на Коломенску дорогу, что-те на Москву-у!
– Вот ту, краешком проходите, не оборвитесь в яму и не пугайте, прямо идите – вон на тот лес, там и дорога…
– Сохрани вас Господь!
– По душу вашу добрую за здоровье помолим-си-и!
Прошли засеку, запели:
Вышли на дорогу, а как двинулись по ней верст пять – стрельцы на конях, встреча неладная и страшная. Старцы засуетились:
