Выпив лечебный настой, Александр забылся сном. Спал недолго, но крепко. Проснулся же от жестокой боли в животе: словно мечом раскаленным переворошили внутренности. Вскрикнув, он размежил веки.

У постели князя стоял Пафнутий и еще один монах — худощавый, с пронзительным взором холодных глаз. Наклонившись к немощному, он размеренно произнес:

— Пока ты почивал, князь Александр, я осмотрел твое тело: не смею лукавить — осталось тебе немного… Лекарства уже не помогут.

— Когда? — с трудом размежил запекшиеся губы князь.

— Скоро уже.

— Позовите городецкого воеводу, слово к нему.

Когда в покои вошел Андрей Романович, великий князь распорядился:

— Выйдите все. Позову после.

Дверь затворилась за последним, и Александр тихо произнес:

— Знаю, ты брат мне. Прости, что супротив тебя замыслил нехорошее…

— Бог простит…

— Погоди, — остановил Андрея великий князь. — Не о тебе речь. В Орде я виделся с Романом Федоровичем. Перед отъездом узнал, что по приказу хана Берке он взят в железа и томится в земляной тюрьме. За что взят, того не ведаю. Теперь же иди. Позови игумена. Хочу принять схиму.

Андрей поклонился поясно и, не сказав ни слова, вышел из покоев.

Обряд пострижения прошел споро. На Александра возложили клобук[16]и переодели в иноческую одежду. Со словами: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!» перестал существовать великий князь Александр Ярославич Невский, а появился в миру монах Алексий.

Под утро 14 ноября 1263 года сердце сорокатрехлетнего князя-полководца-политика-монаха перестало биться. Это случилось в день памяти святого апостола Филиппа Аравийского.

Когда прибыл из Городца во Владимир скоротеча[17]со скорбной вестью, митрополит Киевский и Владимирский Кирилл служил обедню в Успенском соборе. Приняв весть от гонца, он вышел к народу. С паперти собора Кирилл провозгласил:

— Чада мои! Разумейте, яко уже заиде солнце земли Суздальской. Уже не живет оный князь в земле Суздальской! Преставился князь Александр, надежа наша, заступник всей земли Русской и Православной церкви!

В декабре стояли крепкие морозы, но владимирцы вышли встречать тело своего князя к Боголюбову. Митрополит Кирилл со всем причтом[18]церковным, с кадильницами и горящими свечами встречал траурный поезд у Спасского Златовратского монастыря. Когда показался княжеский обоз, поднялся душераздирающий вой, словно каждый из пришедших потерял самого близкого человека.

— Уже погибли! — кричали владимирцы.

— Закатилось солнце красное! Во тьме живем!

По живому коридору от Боголюбова до Владимира следовал гроб с телом князя, и каждый стоявший у дороги норовил дотронуться если не до гроба, то хотя бы до саней, на которых он стоял: проститься с князем, коснуться его благодати, принять на себя чуточку его святости…

23 ноября во Владимире в храме Рождества Пресвятой Богородицы состоялся обряд погребения.

— Покажись! Хорош молодец! Весь в отца. Только помельче… Отец-то — богатырь! — Разглядывая Андрея, Гази Барадж поглаживал между ушей огромного черного гладкошерстного пса, сидящего подле кресла своего хозяина. — Я только подумывал, как изловить тебя и тем исполнить приказ великого хана, а ты сам пришел. Чудно… Смел городецкий воевода, но глуп! — усмехнулся эмир. — Ты что, не знал, тебя же по всей Руси ханские баскаки разыскивают, да и князья, чтобы хан заметил их усердие, не прочь изловить и выдать тебя с головой?

Андрей поднял склоненную голову и, устремив взгляд на всесильного эмира Волжской Булгарии, с горечью произнес:

— Ведомо мне это. Пришел же я к тебе вольно, и ты можешь взять мою жизнь. Но прежде исполни мою просьбу: вызволи из темницы князя Романа Федоровича.

— Как? — подался вперед Гази Барадж. — Из какой темницы?

— По приказу хана Берке отец был схвачен и брошен в земляную тюрьму.

— Вон оно что… А я-то думаю, куда запропастился князь. По времени возвернуться должен был из Орды, — и чуть поразмыслив, спросил: — А тебе откуда то ведомо?

— Князь Александр владимирский перед смертью сказывал, — тихо проронил Андрей.

— За что взят, ведаешь?

— Нет, государь, не ведаю. Есть догадка, да боюсь ошибиться…

— Договаривай, коли начал.

— Может, и говорил тебе о том князь, но он в Орде сотню татар перебил. Они мою жену и сыновей в полон увели. Сыновей-то отец вызволил, а жену не успел, сотник неврюевский сгубил…

Горло перехватило, и Андрей замолчал.

Эмир встал, взмахом руки показал, чтобы все присутствовавшие в зале вышли, и, подойдя вплотную к Андрею, Гази Барадж тихо сказал:

— Следовало бы тебя головой хану выдать, но я тебе помогу. Не могу не помочь — я твоему отцу жизнью обязан. И если он жив, то вызволю из темницы. Но за кровь сотни татар заплатить придется, и немало…

— Я привез много серебра и злата. Недостанет, еще привезу. Только ты, государь, порадей. Отец ведь, — с надеждой в голосе горячо воскликнул Андрей.

— Не спеши… Не хватит твоего золота, свое отдам. Моя жизнь того стоит. Ты вот что мне скажи: почему ко мне пришел? Неужто жизнью не дорожишь? — сдвинул брови эмир.

Андрей, глядя в глаза Гази Бараджу, твердо произнес:

— Шел к тебе, государь, без опаски. Князь Роман не единожды говаривал, что в тяжелую годину ты в помощи не откажешь. А что до меня, то с уходом жены и жизнь ушла. Живу, а будто и не живу…

Эмир не без интереса посмотрел на городецкого воеводу. «Вот тебе и злодей, разбойник городецкий. Сколько татарских голов порубил! А все из-за чего? Из-за бабы! Сказал бы кто — не поверил». Откинувшись в кресле, не терпящим возражения тоном Гази Барадж произнес:

— Ты вот что, молодец. Дождись меня. По Биляру не шастай! Сиди на дворе князя Романа тихо. Я слышал, твои сыновья здесь?

Андрей кивнул.

— Побудь с сыновьями. Если князь сгинул в Орде, то тебе не только о своих думать придется, но и о младших братьях, о Марии. Я же и так собирался в Орду — хан зовет. Два моих тумена уже на полпути к Сарай-Бату…

— Хан Берке в своей новой столице. Там же и Роман Федорович.

— Все-то ты знаешь, — сузил веки эмир. — Словно сам только что из Орды прибыл. Но то дела твои. Мне же завтра поутру выкуп за князя привезешь, сюда, на мой двор, — уточнил эмир. — Да не сам, пошли кого-нибудь. А то ханских ушей полон двор. Прознает хан Берке про тебя, и дело не сладится, и я головы лишиться могу. Строг хан: ему что простой воин, что эмир… А теперь ступай! Да сиди тихо!